Последний Завет

– Бедняжки, – посочувствовала Киоко, угощая детей горячим шоколадом.

– Рождество уже прошло, – подхватил отец, – но ведь можно и повторить. Не беспокойся, мы позаботимся о детишках.

– Уверен, что справитесь? – спросил Натан.

– Когда большой круг замыкается, ближе всего к самым юным оказываются именно старики. Так что справимся, иначе и быть не может.

– Спасибо, папа.

– Не благодари. Нам самим будет веселее.

Киоко с интересом смотрела на Карлу и Леа. Натан вдруг понял, что еще ничего не сказал о них. Вкратце изложив причину их присутствия здесь, он в двух словах упомянул и о проекте «Лазарь».

– Перед смертью Клайд записал видеокассету. Я еще не успел ее просмотреть.

– Будь как дома, сынок. Вон телевизор с видеомагнитофоном. Хочешь остаться один?

– Да.

Сэм пригласил детей в свою мастерскую, а Киоко объявила, что ставит размораживать лосося. И еще налепит маньжус. [17] Ее сын обожал эти приготовленные на пару пирожки из красной фасоли. Через несколько минут в гостиной остались только Натан с Карлой.

– Присядьте, Карла, – предложил он, включая телевизор. – Вас это касается больше, чем меня.

17

Маньжус (manjus) – японское блюдо, круглые пирожки, обычно с абрикосовой начинкой, готовятся на пару.

70

Экран долго оставался черным. Только внизу справа светилась дата: 14 декабря. То есть за шесть дней до бойни в Фэрбэнксе.

Потом возникло лицо Клайда – крупным планом, плохо сфокусированное, в облаке табачного дыма. Налитые кровью глаза, щетина – он явно не брился несколько недель.

Натан с трудом узнал его.

Клайд представился и ровным голосом, прерываясь, лишь чтобы затянуться сигаретой, сжато изложил обстоятельства, побудившие его сделать эту видеозапись.

Боуман: «Французский исследователь Этьен Шомон пропал 24 декабря прошлого года за полярным кругом, примерно на семидесятой параллели… Этьен был моим другом. В ходе расследования, которое длилось почти год, я обнаружил его труп в пятидесяти километрах к югу от Барроу, города, до которого он, вероятно, пытался добраться, выйдя из своего базового лагеря… Его тело чудесным образом сохранилось во льду нетронутым… Не сообщив об этом властям, я доставил его сюда, в лабораторию при больнице Фэрбэнкса, где священнодействуют доктора Гровен и Флетчер. Их лабораторные опыты, результаты которых отмечены Нобелевской премией, позволили им несколько лет назад оживить мышь, сдохшую за несколько часов до этого. Оба ученых в полной тайне продолжили свои опыты на человеческих существах… с большим или меньшим успехом… Я заинтересовался подпольной деятельностью Гровена и Флетчера случайно, выслеживая Алана Броудена, который оказался одним из их подопытных. Так я обнаружил, что оба ученых набирали своих пациентов среди бедняков, соблазняя их крупным вознаграждением, а затем тайно умертвляли их, чтобы потом вернуть к жизни. В обмен на мое молчание об их незаконных занятиях и несмотря на довольно долгий срок, истекший после смерти Этьена Шомона, я предложил им попытаться оживить его, чтобы он назвал мне имя… своего убийцы… Я и в самом деле глубоко убежден, что исследователь погиб не в результате несчастного случая. Это преступление было выгодно кое-кому, чье имя я пока не назову, поскольку еще не располагаю никакими доказательствами. Таким образом, попытка воскрешения, которую я буду снимать на видеопленку, даст ему возможность назвать имя своего убийцы, прежде чем вернуться в вечный покой, поскольку и речи быть не может, чтобы надолго удержать Этьена Шомона в живых, учитывая серьезные осложнения, к которым приведет это посмертное оживление… Кстати, весьма вероятно, что таинственные существа, рыщущие в окрестностях Фэрбэнкса, – это бывшие подопытные Гровена и Флетчера, выпущенные на волю без всякого медицинского контроля».

Боуман закашлялся. Запись прервалась, потом возобновилась. На сей раз федеральный агент попал в фокус.

Боуман: «Я полностью сознаю, что покрываю преступную деятельность обоих докторов. Но Этьен Шомон был моим другом. Я хочу почтить его память и арестовать того, кто его убил, даже если мне придется продать душу дьяволу».

Боуман снова закашлялся.

Натан задался вопросом: а кому предназначено это свидетельство? ФБР? Потомкам? Неужели Клайд предчувствовал, что дело обернется плохо? Зачем было так компрометировать себя ради того, чтобы выследить какого-то жалкого убийцу?

Он нажал на кнопку «pause» и спросил Карлу, видела ли она прежде это лицо. Она уверила, что нет. Он нажал на «play».

Наезд камеры на Шомона, лежащего на операционном столе. Застывшее голое тело, белое, словно алебастровая статуя, за исключением черных рук и ног. Череп выбрит, утыкан электродами. Остальное тело щетинится какими-то трубками, зондами, электрическими проводами, тянущимися к замысловатым аппаратам. Оба доктора за кадром комментируют ход операции. Татьяна Мендес хлопочет вокруг трупа, контролируя движение жидкостей, уровень гормонов. Крупным планом лицо француза, заросшее бородой, чьи закрытые веки остаются неподвижными.

Натан услышал, как Карла всхлипнула. Взглянув искоса, заметил, что она плачет. Предложил ей остановить кассету. Она отказалась.

15 декабря. Чередование крупных планов подопытного и электрокардиограммы, слегка пульсирующей на экране. Оба хирурга наклоняются к Шомону. Боуман приказывает им отодвинуться, чтобы он мог снимать. Напрасно. Тогда камера отсоединяется от штатива. Боуман останавливает объектив всего в нескольких сантиметрах от лица Шомона. Становится видно, как глаза мертвеца двигаются под веками.

16 декабря. Крупный план Татьяны Мендес.

Мендес: «Он шевельнул губами!»

Медсестра прикладывает ухо к губам Шомона. Боуман отстраняет ее и угрозами останавливает Гровена, хотевшего вскрыть скальпелем сердце Шомона.

Боуман: «Этьен… Назови мне имя твоего убийцы!.. Кто тебя убил?»

Мендес: «Он говорит: „Священник“!»

Боуман промелькнул перед камерой, бросаясь к французу, открывшему глаза. Снова отгоняет врачей, сгрудившихся у его изголовья, забывая, что закрывает объектив собственной спиной, и принимается трясти своего друга.

Боуман: «Кто тебя убил?.. Священник? Назови мне имя!»

Шомон: «Свя… щен… ник… свя… щен… ник… свя… щенник…»

Вмешивается Татьяна Мендес, завязывая сюрреалистический разговор с Клайдом.

Мендес: «Его священник убил?»

Боуман: «Не может быть. Не такого ответа я ждал».

Мендес: «А какого ответа?»

Молчание. Крупным планом мертвое лицо Шомона. Его рот искривлен последним произнесенным слогом.

Гровен (за кадром): «Надо позвать священника. Он об этом просит».

Затемнение наплывом.

Голос Клайда объявляет о прибытии отца Фелипе Альмеды, католического священника Фэрбэнкса. Тот сидит у изголовья Шомона, держа ухо в нескольких сантиметрах от губ живого мертвеца, который что-то говорит, задыхаясь. Камера приближается. Крупный план лица Альмеды, смущенно выслушивающего его исповедь.

17 декабря. Звуковая дорожка загромождена комментариями и распоряжениями Флетчера Татьяне Мендес. Медсестра заклеивает пластырем веки Шомона, который становится еще более неузнаваемым. Настойчивые вопросы об убийце Этьена прекратились. Боуман теперь больше интересуется тем, что произошло после убийства, а не до этого. Шомон содрогается под воздействием электрических и химических импульсов. В течение нескольких невыносимых минут выблевывает обрывки фраз, словно слипшихся от желчи.

Натан бросил взгляд на Карлу. Та сидела, отвернувшись от жуткой сцены, которую он ей навязал.

– Не надо бы вам смотреть на все это, – сказал он.

– Я и так уже не смотрю какое-то время. Только слушаю.

Француз на операционном столе цепляется за свою вторую жизнь, чтобы высказать свои последние слова. Слова, которые Боуман пытается вырвать у него чуть ли не щипцами.

Боуман: «Что в конце туннеля?»

– О каком туннеле он говорит? – удивилась Карла.