Последняя битва

— Фу… она что чужого рожает? — скривился Фунчоза.

Нет. Хуже. Она выблевывает все, что съела, будучи чудовищем. Организм вновь превратился в человеческий, а значит вернулся привычный метаболизм. Человеческий желудок неспособен переваривать кровь.

Тесса блевала долго. Спазм за спазмом из нее выходило огромное количество плоти, крови, не успевшей перевариться вирусом, пару раз из нее даже вышли части костей.

Господи. Никогда не захочу участи Тесс. Никогда.

Она смотрела на это все пораженная, шокированная, но ничего не могла поделать, а лишь осознавать. Лишь вспоминать.

А потом она увидела нас. Она смотрела на нас исподлобья, как затравленный зверь. А потом завыла:

— Во-о-о-н!

Снова спазм скрутил, снова блеванула.

— Пошли во-о-о-н! — закряхтела она.

Но очередной приступ тошноты скрутил желудок и она снова блеванула.

— ПОШЛИ ВО-О-О-О-ОН! — заревела она, что есть мочи.

Я развернулся, дотронулся до плеча Калеба, пресекая его попытки подбежать и утешить.

Никто ее не утешит. Никто никогда не поможет ей забыть все то, что она, сотворила этим днем.

Никто.

Никогда.

Тесса продолжала выть и посылать нас ко всем чертям, одновременно уползая подальше от наших глаз, как умирающий зверь — прячется в кусты. Она ползла задом, стараясь затеряться посреди каменных гор, в тени, в норе.

Она хотела умереть.

Никто никогда не захочет участи Тесс.

Никогда.

27 февраля 2071 года. 20:00

Маргинал

Я тихо пробирался посреди завалов ангара, стараясь не наступать на камни, чтобы не потревожить слух моих боевых товарищей, ставших сегодня героями.

Я искал чудо природы, поразившее меня своей гениальностью в самое сердце. Вся красота эволюции, до сего момента не до конца осознаваемая мной, теперь ярко сверкала, как самая красивая звезда небосвода.

Тесса сидела на полу, опершись спиной об один из валунов. Черная уже засохшая кровь покрывала каждый сантиметр ее тела, ее экипировки. Некогда блиставший золотым отливом значок Анх, символизирующий жизнь, прятался за остатками человеческой плоти, приклеившейся к ткани.

Мне хотелось дотронуться до нее. Запустить руку в ее хрустящие от засохшей кровяной корочки волосы. Возможно даже поцеловать. Как священный атрибут религии. Моей религии.

Она прекрасна. Жаль, что она не осознает этого.

Пистолет в ее руке четко обрисовывает ее намерения.

— Снова пришел рассказать мне, как прекрасен вирус?

Голос ее тяжелый, хриплый, грудный. Как и подобает голосу божества.

Присаживаюсь совсем рядом с ней. Она открывает глаза. Посреди голубой радужки сверкает чернота. Глубокая. Завораживающая. Невозможная для осознания примитивным человеческим мозгом.

— Ты прекрасна, — говорю я ей.

Тесса слабо ухмыляется. Закрывает глаза. Слезы стекают по щекам, прокладывая дорожки чистоты посреди засохшей крови.

— Твоя боль прекрасна, — говорю я.

Она плачет. Слабо мотает головой. Она больше не хочет отшучиваться. Не хочет ненавидеть или злиться. Не хочет радоваться. Не хочет жить. Я читаю это в каждом ее жесте. В каждом движении мускула на лице.

— Я хочу умереть…

— Знаю.

Она сглатывает, тяжело вздыхает, проглатывая слезы, а потом снова смотрит на меня.

— Так может, ты пришел помочь мне?

Она раскрывает ладонь. Пистолет слабо дрожит. Но не потому что она боится или ей не хватает сил сделать это самой. Ее физические силы истощились после превращения.

— Я помогу. Но не этим, — отвечаю я.

И игнорирую пистолет.

— Боюсь, мне больше ничто не поможет, — иронизирует она над своей участью.

Я же уверен в другом. Уверен абсолютно.

— Ты все еще не осознаешь своего значения для этого мира, Тесса, — начинаю я. — Твоя боль поведет человечество в лучшее будущее. А лучшее, потому что ты всегда будешь ненавидеть сама себя за то, что сделала этим днем. Лучшее, потому что ты всегда будешь гонима страхом снова обратиться в чудовище, что они взрастили в тебе. Груз вины станет проклятьем. Воспоминания — стрекалом. Ты будешь бежать от своей жестокой половины, как от чумы. И вместе с собой ты потянешь людей.

Она слушает внимательно, не перебивая, впитывая каждое слово моего пророчества.

— Ты будешь гнать их за собой подальше от монстра, что скребется внутри тебя, что дышит с тобой, что каждый день ждет, когда ты дашь слабину, чтобы выбраться наружу. Ты научишь людей состраданию. Ты научишь их бояться их чудовищной стороны. Ты всегда будешь служить им напоминанием того, чем они могут стать, если не будут знать меры. И в день, когда ты умрешь, много сотен лет спустя, проклятье, что ты пронесешь через всю свою жизнь, станет самым драгоценным даром, что господь подарил нам.

Слезы снова прокладывают невинные тропки по кровавому лицу.

— Твоя жертва. Твоя чудовищность. Твое уродство — напоминание всем нам о той монструозной стороне, что живет в каждом из нас. Сторона, которую мы можем кормить и которая в конце концов учинит подобное, — я развожу руками. — Сторона, которую мы можем контролировать и сдерживать, чтобы избежать подобное, — я снова развожу руками.

Я приближаюсь к самому ее лицу.

— Ты прекрасна, — повторяю я. — Твое двуличие. Твоя полярная двойственность. Единение монстра и человека — это то, к чему пришли люди, не зная меры в своем потреблении. Они кормили свою алчность, свою безжалостность, и наконец вырастили чудовище, — я провожу-таки по ее хрустящим волосами. — Ты зеркало для них. Отражение. Напоминание о том, насколько прекрасными они могут быть, настолько же и омерзительными могут стать, если перестанут держать в узде свой голод.

Я целую ее в лоб. Во рту тут же появляется привкус крови. Мой собственный голод начинает пробуждаться, я словно дразню этого самого монстра внутри, который никогда меня не беспокоил, но который всегда жил во мне, наблюдая.

В груди затеребило. Наверное, так душа впадала в экзальтацию от прикосновения к божеству.

Я отнял губы ото лба Тесс. Не без сожаления. Но с осознанием того, что я должен ее оставить, чтобы продолжить оставаться ровно посередине. Наблюдать.

— Ты поможешь мне?

Ее шепчущий зов похож на детский плач. Я хочу ответить на него, но понимаю, что вера требует жертв от праведника. Верующий не только просит у бога, но и должен давать богу то, что ему нужно.

— Нет, — я качаю головой. — У тебя не будет союзников. Никто никогда не захочет быть с тобой по правде. Ты одна. Навсегда. Только ты.

Я встаю и собираюсь покинуть мое божество.

— Но я всегда буду наблюдать за тобой, камрад.

Я оставляю ее одну. Как и должно быть богу. Я чувствую, как в душе ее крепнет сила, она созревает быстро, как цветок, распускающийся прямо на глазах. Она внимает моим призывам. Ненавидит их. Но принимает. Потому что знает, что так и должно быть.