Последняя граница

Из Сидни колонна за колонной уходили на север от реки Платт и испытывали всю тяжесть похода по солончаковой пустыне.

«Никаких следов шайенов», – вновь и вновь сообщали точки и тире, проносясь по телеграфным проводам. «Никаких следов шайенов» – это однообразное повторение не могло не охладить в населении кровожадный пыл, и страна понемногу стала забывать о шайенах. Индейцы сами по себе не представляли особого интереса – конечно, если за ними не гнались или они сами никого не преследовали. Самый же факт их существования не имел никакого значения. И то, что они находились среди песчаных холмов Небраски, значило не больше, чем сами эти песчаные холмы. Пусть там и остаются.

В конце концов все эти слухи были проверены, и тут обнаружилось, что не было ни одного случая убийства, совершенного шайенами, или нанесения ущерба кому-либо из граждан. Ни один дом не был сожжен; было лишь, угнано несколько лошадей да несколько голов скота прирезано для пищи – только и всего.

Но на дальних военных постах шайены не были забыты. Под настойчивым давлением Крука поиски продолжались, и из форта Робинсон выходил отряд за отрядом, тщетно прочесывая дюны и высохшие прерии.

Один из таких отрядов, а именно эскадрон третьего кавалерийского полка под командой капитана Джонсона, выехал из форта в последних числах октября и медленно двигался на юг. В течение двух дней отряд вел свои поиски, тщательно прочесывая местность вдоль и поперек. Он обследовал каждую долину, каждую расселину скалы, каждый уголок чахлых зарослей, в которых могли бы укрыться несколько человек. Ранним утром второго дня холодный ветер налетел с севера, неся с собой зловещую гряду облаков – грозных вестников первого зимнего снега.

Капитан Джонсон придержал коня и, подставив щеку ветру, пожал плечами.

– Повернем обратно, сэр? – спросил его лейтенант Аллен.

– Видимо, придется, – решил капитан.

– Мне кажется, что мы гоняемся за призраком, – сказал лейтенант. – Точно этих шайенов никогда и не было.

Сержант Лэнси, краснолицый и бородатый, подъехал к ним; он держал ладонь против ветра. Дыхание облачком пара вырывалось у него изо рта, и он кивал лохматой головой.

– Пойдет снег, – подтвердил он.

– Гоняемся за призраком, – повторил лейтенант Аллен, пораженный этой мыслью.

– А я покончил с купаньем, – заявил сержант, похвалявшийся тем, что с первым же снегом прекращает мыться водой.

Джонсон вглядывался во что-то находившееся впереди.

Лэнси, лошадь которого плясала, не желая стоять на месте, окинул взглядом колонну кавалеристов, и при виде сгорбившихся людей, прятавших лица от ветра в поднятые воротники, на лице его не отразилось ничего, кроме презрения.

– Эх! – рявкнул он. – Это разве холод? Зима вам еще себя покажет!

Вид мерзнущих солдат вызывал в нем только насмешку.

– Отошлите их по домам, сэр, к огоньку, – посмеиваясь, обратился он к капитану.

Но Джонсон что-то увидел. Он двинул своего коня вперед, сделав колонне знак следовать за ним. Он пристально всматривался в даль, заслонив глаза рукой от низко стоявшего солнца.

– Что такое, сэр?

Джонсон не ответил, и колонна продолжала медленно двигаться к залитому солнцем западу. На юге и западе небо оставалось голубым, на севере же и на востоке оно потемнело, и там, где оно сливалось с землей, серый цвет переходил в черный. Холодная печаль, казалось, разливалась вокруг.

Теперь и солдаты разглядели то, что приближалось, но они не проронили ни слова, точно не верили своим глазам и ожидали подтверждения своей догадки.

Смутное видение приняло определенный облик и форму, колонна замедлила шаг и наконец совсем остановилась.

– Что там такое? – спросил кто-то.

Эти слова выразили мысль всех. Но то был даже не вопрос, а скорее отзвук какой-то мысли, восклицание ужаса – он появился раньше всяких подтверждении. Они знали, что их поиски кончились.

Видение, возникнув на западе, направилось к ним, но с такой медлительностью, с какой умирающее животное тащится в свое логово.

Там были мужчины, женщины и дети, до ста пятидесяти человек, но казалось, что это не люди, а какие то странные существа. Их уже нельзя было назвать мужчинами, женщинами и детьми.

При них было около пятидесяти лошадей, но это были не лошади. Правда, у них было по четыре ноги, но для кавалеристов, ежедневно чистивших скребницей своих коней, это были не лошади. Это было жуткое подобие прежних крепких пони – кости да кожа, и на них сидели какие то странные создания, которые когда-то были детьми, а теперь стали кучей тряпья и лохмотьев, которые трепетали на остром, как лезвие ножа, северном ветре.

Остальные участники колонны шли пешком, и развевавшиеся на них тряпки придавали им что-то зловеще веселое. Женщины и мужчины, с ввалившимися глазами, осунувшиеся и костлявые, походили на огородные пугала. На них были отдельные предметы индейской одежды, и кавалеристы догадывались, что вот это было некогда платьем из оленьей шкуры, вот это – охотничьей кожаной рубахой, а это – мокасинами, пестрыми, разукрашенными бусами мокасинами шайенов, равных которым не было обуви в прериях. А вон та рваная тряпка была некогда фабричным одеялом с ярко-красными, желтыми и зелеными полосами. Чем были прежде запыленные лохмотья, хоть с трудом, но все же можно было угадать. Но невозможно было себе представить, какими были раньше люди. Мертвые глаза хранят свою тайну, – глаза этих людей были мертвы, хотя люди и шли. Черные волосы бились по ветру – клочья черных волос. И одежда их была в клочьях. Многие из них были босы, другие в мокасинах, превратившихся в отрепья. Они шли медленно, потому что это был единственный способ передвижения, возможный для них, а шли они потому, что места для отдыха в песчаной ледяной пустыне не было и бегство отсюда являлось невозможным. Все в них говорило о голоде, лишениях, жажде, страданиях, но говорило не громко, не навязчиво, и солдаты почувствовали все благородство и гордость этих отчаявшихся, истерзанных людей.

Когда индейцы подошли ближе, по рядам их прошло какое-то движение, говорившее об их недоверии. Они готовились к обороне. Женщины отступили и сгруппировались вокруг детей, сидевших на пони, а мужчины выдвинулись вперед, выстроившись полукольцом. В руках их было оружие – револьверы и винтовки, и они стояли против кавалерии с непоколебимым и трагическим мужеством. Они сделали еще несколько шагов и остановились.

– Так вот за кем мы охотились! – сказал лейтенант Аллен.

Лэнси, здоровый, рослый мужчина, не мог спокойно смотреть на то, что предстало его взору. Капитан Джонсон, словно вынуждая себя установить факт, в котором уже не могло быть сомнения, спросил:

– Это шайены?

Никто не ответил. Слышался только унылый шум ветра. Даже кони, стоявшие по двое в ряд, были неподвижны. У индейцев даже дети не издавали ни звука.

Трубач, находившийся в голове колонны, непосредственно за сержантом Лэнси, вертел свою обмотанную, круто изогнутую трубу, натирая рукавом ее медную поверхность. Солдаты сидели в седлах выпрямившись, не чувствуя ни холода, ни ветра, казавшегося им только что таким студеным.

Джонсону надо было что-то предпринять – он ведь был командиром, и его обязанностью было решать и действовать. Он выполнил то, чего не удалось целой армии в двенадцать тысяч человек. Он нашел шайенов, они его пленники, неспособные ни бежать, ни сопротивляться. Джонсон пытался вызвать в себе радость по поводу достигнутого успеха и пришпорил коня, но не чувствовал себя вознагражденным за этот успех, и когда он остановился на полпути между своим отрядом и группой индейцев, то показался себе таким одиноким, точно никого, кроме него, не было в этой песчаной пустыне. Ветер дул в сторону индейцев, но его солдаты все равно расслышат его слова: расстояние между двумя отрядами не превышает и двадцати ярдов.