Последняя игра

Зоенька плеснула себе в высокий бокал виски – она была незнакома со столовым этикетом и всегда пила из того, что побольше. Поглубже, пошире… В этом она была мастерица, с Пельменем на равных могла сидеть всю ночь.

Она была незаменимым человеком для Пельменя и про себя думала, что, конечно, она его любит по-настоящему. Несмотря на то что баб у него было – не сосчитать, что дрались они с Зоенькой уж раз в неделю как минимум, причем дрались по-настоящему, после их прочтения поговорки «милые дерутся – только тешатся» Зоеньке иной раз приходилось накладывать швы, да и Пельменю тоже несладко было. Однако оба прекрасно понимали, что друг без друга не могут прожить и нескольких дней. Привычка, переросшая, по крайней мере со стороны Зоеньки, сначала в привязанность, а потом и вроде бы в любовь… Хотя сама она удивлялась, как это при их образе жизни и взглядах на окружающий мир можно всерьез относиться к этому книжному чувству.

Со временем она стала считать себя если не наследницей – тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить – о смерти Пельмеши ей даже думать было страшно, – то законной владелицей и распорядительницей всех его капиталов, дел, людей и «тем». Когда случалось так, что Пельмеша болел или был в отъезде, она брала на себя руководство его командой. И даже этот старый пидор, Яков Сергеевич, скрипя зубами приходил к ней с тем, чтобы Зоенька дала или не дала «добро» на какие-нибудь его бумажные аферы.

Баб она ему прощала: мужик-то какой – кровь с молоком, да и работа адова, как тут не запариться, не забыться, не трахнуть какую-нибудь соску, которые на него сами лезут с утра до ночи, в любом кабаке только и мечтают под него лечь, зная, что душа у Пельмеши щедрая не только на расправу, но и на дружбу.

А сейчас эта старая сволочь, Яков Сергеевич, даже не звонит. Дает понять, сучий потрох, что она вообще не при делах. Только приехал какой-то пацан от него – мол, распорядитесь, Зоя Федоровна, насчет похорон…

Зоенька не сдержалась, послала паренька так, что тот глаза выпучил, и попросила передать своему начальничку, чтобы и он ему компанию составил. С тех пор ни единой весточки от Якова не было, похоронами занимались Зоенькины подруги и помощницы – Верка-Вареная и Соня. Они были бабы деловые: Верка владела сауной и спортзалом в хорошей гостинице, Соня возглавляла туристическую фирму. У них были, что называется, «мощности» и люди для организации могучего мероприятия, каковым, по традиции, являлись похороны любого авторитета. А уж Пельмень-то – авторитет из авторитетов…

А Зоенька занялась тем, чтобы, по ее выражению, Якова, суку позорную, с говном смешать.

Думала она ровно день и надумала наконец. В руках Якова была бухгалтерия, договоры-переговоры, но это все, считала Зоенька, ерунда. Если снять Якова, придет она с ребятками во все банки-конторы, с которыми Яков свои дела крутит, и быстренько те поменяют, как говорится, ориентацию. А на место Якова бумажки писать Верку-Вареную возьмет. У нее тоже голова – будь здоров. Она Пельменю много раз намекала, чтобы Верку пристроить к настоящему делу, но Пельмеша говорил, что пусть все идет, как идет, от добра, мол, добра не ищут.

Дождался… От добра добра.

Ее всерьез одолевали мысли о том, что, возможно, вся эта история – дело рук этой тихой сволочи, Якова. Может быть, чувствовал он, что Зоенька против нею копает, и решил опередить. Радикальным образом. Он-то, знала Зоенька про это, докладывали, считал ее блядью вокзальной, которая пристроилась на теплое местечко, плебейкой считал, брезговал даже за стол рядом сесть, все время крутил, вставал, подходил, уходил, кого-то ждал якобы, когда на сходняках приходилось им место за одним столом выбирать. Все видела Зоенька и все запоминала.

Сейчас напротив нее сидел Лысов – капитан милиции, которого «курировал» Пельмень.

Просто сказать, что мент Лысов ссучился и работает на бандитов, было бы неверным. Пельмень вел много легальных дел, вполне легальных, комар носу не подточит – владел, например, несколькими салонами игровых автоматов, занимался благотворительностью, жертвовал немалые суммы на церкви – ремонт, восстановление, то-се, давал деньги на театральные постановки, ссужал единовременно бедствовавших артистов, в определенных кругах питерской богемы он вообще считался отцом родным, кормильцем и милейшим дядькой.

Другое дело, что крупные спонсорские отчисления снижали общие налоги с его прибылей, часть которых тоже шли вполне официальными путями. И немудрено, в сфере официальной у него возникали официальные проблемы, которые он предпочитал решать, не используя свои теневые, основные структуры и криминальные силы.

И Лысов как раз занимался обеспечением безопасности «надводной» части айсберга, которым являлась огромная империя Пельменя. Начальство Лысова было в курсе, деньги переправлялись и начальству, и самому Лысову такими длинными и запутанными путями, что ни один крючкотвор-правдоискатель не мог бы связать, например, покупку компьютеров для отделения милиции на средства, полученные за какие-то осенние полевые работы, куда отправлялись какие-то солдаты, служащие в воинской части, или каким-то образом подшефной школе милиции в городе Пушкине… Черт ногу сломит, одним словом. Деньги материализовались в разных формах и с совершенно неожиданных сторон, и все было вполне официально. А то, что Зоенька, допустим, в приватной обстановке положит в карман Лысову – это же не деньги, это мелочь. Никто ведь не будет опускаться до меченых купюр… Это удел неудачников и мелких жуликов.

Опять же, спонсорская деятельность Пельменя и гонорары, получаемые «его» артистами, из сумм которых тоже удерживался определенный процент «на ментов», в свете отсутствия законов об авторском праве являли собой темный дремучий лес для любой налоговой или какой другой инспекции.

Само собой разумеется, что убийством Пельменя занимались люди, которых Лысов контролировал, и в этой связи располагал полнейшей информацией по делу, а также практически неограниченными возможностями, которые давали ему деньги Зоеньки.

– Дело плохо, Зоя Федоровна, – сказал Лысов, принимая от нее стакан с виски.

– Что так, Сереженька?

– Комитет забирает у нас расследование. С ними не поспоришь, сама понимаешь.

– Комитет? Им-то это нахера?

– Знал бы прикуп, жил бы сама знаешь где.

– Слушай, так у нас же в Комитете…

– Ну да. Все уже пробито. Только вот узнал я такую штуку… – Лысов выпил виски и чмокнул губами: – Хорошо…

– Чего – хорошо? Ни хуя хорошего!

Зоенька, нервничая, обычно не обращала внимания на внешние приличия, а Лысов знал, что грубости эти не относятся к нему, а лишь являются свидетельством ее нервного состояния, поэтому никак не отреагировал на всплеск Зоенькиных эмоций.

– Так вот. Они забрали дело Пельменя. Забрали дело об убийстве Праздникова.

– Ну, это понятно. Это нормально…

– И еще – у них целая бригада занимается сейчас тем, что обсасывают, сливают в одно производство Праздникова, Пельменя, двойное убийство на Васильевском…

– Там-то кого, Господи?…

– Каких-то урок дворовых, которые вообще ни при чем. Мусор, шваль подзаборная. Кроме этого, туда же входит убийство бизнесмена Когана – слышала о таком?

– Да никогда в жизни.

– Правильно. И я не слышал. Дальше еще интересней. Убийство двух пушеров на Садовой. Попытка ограбления квартиры Крепкого. Драка на Декабристов. Все в одну кучу. Тебе это что-нибудь говорит?

– Бред какой-то. При чем здесь мы? Пушеры какие-то… Коган, бля…