Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

Он был не так уж далек от истины.

Примерно в то время, когда Центральное телевидение заканчивает свою вечернюю информационную программу и большинство семей готовится к очередному сериалу с известными актерами, управление внутренних дел получило разрешение прокуратуры на обыск в квартире пенсионера Смирнова, и сводная московско–рижская команда следователей отправилась в путь.

Дворника они подняли с постели, тот одевался медленно и все время ворчал:

— Нашли кого обыскивать! Никитыч самый порядочный человек во всем доме — отставной полковник…

Бог знает, зачем дворник преувеличивал. На самом деле Смирнов был майор в отставке.

Дверь отворил седой мужчина невысокого роста, спокойно и вежливо спросил, чем может быть полезен. Один из следователей по привычке чуть было не брякнул: «Нам помогать не надо, лучше о себе позаботьтесь!»

В дверях кухни появилась женщина в домашнем фланелевом халате. Москвич сразу узнал в ней ту, которая сдавала в комиссионном магазине часы с браслетом — гонконгскую подделку.

Дрожащими пальцами она пробежала по пуговицам халата; в глазах вспыхивала то тревога, то надежда, что пришедшие все же ошиблись — либо домом, либо квартирой.

Ознакомившись с ордером на обыск, мужчина нервно пожал плачами и сказал: «Ничего не понимаю! Абсолютно ничего!»

Квартира была небольшая, но чистая. В глаза бросалось множество книг — большая самодельная полка вдоль одной стены — от пола до потолка. Москвич с тоской подумал, что из–за книг обыск затянется до утра — все их придется перелистать. Он вспомнил, как однажды при обыске обнаружил пачку пятидесятидолларовых ассигнаций между склеенными страницами книги.

На вопрос, нет ли в квартире валюты или других ценностей, мужчина ответил отрицательно. Но при этом лицо его резко изменилось, посерело. Он подошел к буфету, вынул из ящика папиросы. Жена с укоризной глянула на мужа — видно, хотела что–то сказать, но осеклась. Наверно, ему нельзя было курить, и она хотела об этом напомнить.

Хозяин вышел на кухню, сел на табурет у окна и курил папиросу за папиросой. Он сгорбился, пепельницу поставил на пол, потому что вся свободная площадь на столе и на плите была заставлена разными банками с крупами, горохом, пряностями. Все содержимое буфета и настенных шкафчиков оперативные работники выставили наружу, предварительно самым тщательным образом проверив каждую банку — нет ли в ней кроме крупы чего–нибудь другого — золота, бриллиантов, валюты или контрабанды.

Молодой оперативник, взобравшись на табурет, обыскивал верхнюю полку стенного шкафа. Парень вдруг услышал, что хозяин бормочет:

— Какой стыд!.. Какой стыд!..

А в комнате тем временем допрашивали хозяйку.

— Где вы взяли часы, которые сегодня сдали в комиссионный магазин?

— Мне подарили.

— Кто?

— Коллеги.

— У вас был юбилей?

— Нет, просто так.

Видно было, что лгать она не умеет.

— Вы, конечно, понимаете, что сказанное вами мы проверим?

Последовала пауза, за ней мужественное признание:

— Я их нашла.

— Где?

— В троллейбусе.

— А те, другие часы, которые сдали в комиссионный магазин две недели назад? Тоже нашли?

Она не почувствовала иронии или не в состоянии была ее уловить.

— Я нашла и те и другие. Они были завернуты в газету.

— Скажите, когда в последний раз вы выезжали за пределы республики?

— Ездила к сестре в Киев.

— А в Москву?

— В Москве живет моя свояченица… На обратном пути из Киева заехала к ней.

— А больше в троллейбусе часы вы не находили?

— Нет.

— А в другом месте?

— Нет.

— Мне хотелось бы знать, где вы взяли те двое часов, которые сдали в комиссионный магазин в Киеве? И те двое, которые продали в скупке в Москве.

Женщина не отвечала, глаза ее округлились от ужаса. И тогда она заплакала — протяжно, всхлипывая.

Следователь про себя ругался — вдруг от нее уже ничего не добьешься.

В дверях показался хозяин и твердо сказал:

— Говори правду, мать!

Она подняла на мужа заплаканные глаза и скорее ему, чем следователю призналась:

— Мне Таня дала продать… Ей нужны зимнее пальто и сапоги…

— Ты что думаешь, им там в гостинице зарплату не деньгами, а часами выдают? Ты понимаешь, что ты натворила?

Женщина теперь уже плакала навзрыд.

— Таня — это кто?

— Наша дочь, — стиснув зубы, отвечал мужчина. — Прописана она здесь, но живет в другом месте… Сейчас скажу адрес…

— Где она работает?

— В гостинице, администратором. Стыд, какой стыд…

Увидев Танину комнатушку, следователь сразу понял, что она из тех, где человек не может чувствовать себя счастливым, хотя и предпринимает отчаянные попытки произвести впечатление благополучия: красит стены в яркий вишневый цвет, продавленный диван застилает дорогим покрывалом, а дефекты мебели маскирует кружевными и вышитыми салфеточками. В подобных комнатушках с узкими окнами, выходящими в тесную и темную шахту двора, раньше ютились кухарки. И в этой все свидетельствовало о том, что квартиранты тут подолгу не задерживаются, ибо подобное жилище не может стать домом в том смысле, какой мы обычно вкладываем в слово «дом», а всего лишь кратковременное пристанище.

У Тани ум был изворотливее, чем у матери: она решила лгать так, что не сразу проверишь. В том, что она говорила, была своя логика, но ее настойчивое желание убедить следователя в правдивости своих слов казалось неискренним.

Не дожидаясь начала обыска, она выложила на стол десять штук часов «Tissot» — все были гонконгскими подделками, но она наверняка об этом даже не подозревала.

Таня призналась, что не только матери дала часы для продажи, но и двум своим подругам — скрывать такое было бы глупо: при проверке квитанций в комиссионном магазине это все равно обнаружилось бы. Продавала и сама, а чтобы ей поверили, сказала даже, что двое часов из гостиницы с какой–то туристической группой прямиком отправились на Урал. Но когда ей задали вопрос о вырученных за них деньгах, Таня заявила, что все до последней копейки отдала настоящему владельцу часов.

— Товарищи, со спекуляцией тут нет ничего общего! Я жертва собственной доброты и желания выручить человека.

— Значит, владелец, часов — ваш хороший знакомый, если доверил вам свои ценности?

— Да.

— Стало быть, знаете его фамилию и имя, и вам известен его адрес?

— Мы были… как бы сказать… коллеги.

— Были?

— Недавно его арестовали.

У следователя вертелся на языке вопрос: «А вы тем не менее продолжали торговать его часами?», но он припас его на потом, ибо не верил басне, что Таня продавала часы без всякой выгоды для себя.

— За что его арестовали? — спросил москвич, пристально наблюдая за Таней. Он заметил, что и она его изучает.

«После первой же дискомфортной ночи, которую ты проведешь в камере, сама попросишь, чтобы тебя выслушали, — усмехнулся про себя следователь. — Может, и не всю правду расскажешь, но во всяком случае намного ближе к правде.»

«Если пообещает не выдавать, откуда имеет такие сведения, и если мне это пойдет на пользу, я расскажу им не только про часы. Например, про Старика, — размышляла в свою очередь Таня, но, вспомнив бледное отечное лицо с мешками под глазами, сиплое дыхание Старика и его очкастого телохранителя — подонка из подонков, — струсила. Нет, про Старика пусть выпытывает у Ромки! Так и скажу: спрашивайте Раусу — он знает!»