Последняя инстанция

— А где именно в Quai de l'Horloge? Мне казалось, что весь квартал занимают Palais de Justice [17] и Conciergerie. — У Бергер восхитительное произношение, как у человека, знакомого с Францией с детства. — Да, есть и жилые здания, из дорогих. Вы хотите сказать, что ваши приемные родители жили именно там?

— Очень неподалеку.

— А какую фамилию они носили?

— Жобо, Оливер и Кристин. К сожалению, их нет в живых. Уже много лет.

17

Дворец правосудия (фр.).

— Чем они занимались? Кем были по профессии?

— Он был boucher [18] . Она — coiffeureuse [19] .

— Мясник и парикмахер? — Бергер явно не верит ни единому его слову и знает прекрасно, что он морочит нам всем головы. Жан-Батист — сам мясник и страшный сон парикмахера.

— Да, мясник и парикмахер, — подтверждает тот.

— Вы когда-нибудь виделись со своим семейством, с Шандонне, пока воспитывались у тех людей, живших неподалеку от тюрьмы?

18

Мясник (фр.).

19

Парикмахер (фр.).

— От случая к случаю я пробирался в дом. Но только с наступлением темноты, чтобы меня никто не заметил.

— Так вас не видели? Почему вы не хотели показываться?

— Да все по той же причине. — Он вслепую смахивает пепел с сигареты. — Родные не хотели, чтобы люди узнали, будто в их семействе есть паршивая овца. Из этой мухи такого бы слона раздули!.. Ведь отец — очень, очень известный человек. Я не вправе его винить. Так что я ходил туда поздно ночью, когда улицы темны и пустынны. Иногда мне перепадало деньжат или что-нибудь из вещей.

— Вас впускали в дом? — Прокурор отчаянно ищет подступы к семейному особняку, чтобы у властей появилась хоть какая-то мало-мальски веская причина выдать ордер на обыск. Впрочем, со стороны сразу понятно, что в этой игре хозяин — Шандонне. Он прекрасно знает, почему собеседница так стремится поместить его в невообразимый замок семейства Шандонне на острове Святого Людовика; я собственными глазами видела этот домище во время недавней парижской командировки. Прокурору не получить вожделенный ордер.

— Случалось. Правда, в доме я никогда подолгу не задерживался и по комнатам не ходил, — говорит он, спокойно покуривая. — В нашем фамильном особняке есть немало помещений, где я вовсе не бывал. Пожалуй, только кухню мне доводилось видеть, да в крыло обслуги захаживал и в залы сразу возле входа. Знаете ли, я все опасался...

— Скажите, сэр, когда в последний раз вы посещали дом своей семьи?

— О, во всяком случае, в последнее время меня там не было. Года два как минимум. Точнее и не припомню.

— Не припомните? Если не знаете, так и скажите. Я не прошу вас угадывать.

— Не знаю. Точно давно. Совершенно уверен.

Бергер нажимает кнопку «пауза» на пульте, и картинка замирает.

— Видите, что он затеял, — обращается она ко мне. — Сначала сообщает информацию, которую невозможно проверить. Какой с мертвых спрос? В отеле зарегистрировался под вымышленным именем и к тому же расплатился наличными. И в довершение всего у нас нет основания для обыска его семейного особняка, потому как он никогда там не жил — едва переступал порог родительского дома, в прямом смысле слова. И уж точно не в ближайшее время. А потому и свежих улик оставить не мог.

— Черт! Основания для обыска отсутствуют, и точка, — добавляет Марино. — Если только не отыщется свидетель, который видел, как он входил в семейный дом или покидал его.

Глава 12

Бергер снова включает запись.

— Вы ходите на работу? У вас когда-нибудь было постоянное занятие?

— От случая к случаю, — кротко отвечает задержанный. — Когда удавалось устроиться.

— И тем не менее вы можете позволить себе остановиться в шикарном отеле и отобедать в дорогом нью-йоркском ресторане? Купить бутылку хорошего итальянского вина? Откуда у вас деньги на такую роскошь, сэр?

Француз не спешит с ответом. Зевнул, выставив на обозрение пугающие нечеловеческие зубы: мелкие, заостренные, почему-то серые и довольно широко расставленные.

— Прошу прощения, я очень утомлен, я не в силах продолжать наш разговор. — И в который раз касается повязки.

Тут собеседница напоминает, что говорить он согласился сам, никто его не принуждает и не оказывает давления. Далее прокурор предлагает сделать перерыв, на что Жан-Батист заявляет: он в состоянии поговорить еще немножко — пожалуй, еще несколько минут.

— Когда не удавалось найти работу, промышлял наркотиками, — откровенничает Шандонне. — Иногда милостыню просил, но чаще что-нибудь да перепадало. Брался за все: посуду мыл, подметал улицы. Как-то раз даже работал на «торопыжке».

— Это что такое?

— Мотокрот. Знаете, такие зеленые мотоциклетки в Париже ездят, тротуары чистят. Собачью кучку как пылесос втягивают.

— У вас есть водительские права?

— Нет.

— Как же вам тогда доверили «торопыжку»?

— Чтобы ее водить, права не нужны. К тому же мотокрот развивает от силы километров двадцать.

Да, чушь пороть он, как видно, мастак. Снова над нами насмехается.

Рядом в кресле зашевелился Марино.

— У этого лапшевеса ни один вопрос без ответа не останется.

— Вы не имели каких-либо дополнительных источников дохода? — продолжает Бергер.

— Ну, иногда меня спонсировал слабый пол.

— Каким же образом вы получали деньги от женщин?

— Бывало, сами дарили. Признаю, женщины — моя слабость. Люблю их — красивые тела, гладкая кожа; люблю их вкус, запах. — Каково слушать это любовное воркование из уст человека, который погружал в нежную плоть клыки, жестоко мучил, убивал? Посмотришь со стороны — сама невинность. Начал разминать пальцы, будто у него руки онемели; сжимает — разжимает, неторопливо, и волосы лоснятся на свету.

— Вам нравится их вкус? — Собеседница все напористее, все агрессивнее. — Вы поэтому их кусаете?