Последняя картина

— Ну, старик, ты даешь… — выдохнул он. — Не ожидал. Я всегда знал, что ты мастер, но чтобы такое… — Сергей вдруг замялся, — Хотя… Есть что-то в них давящее. Если бы я не знал твою манеру, то ни за что не поверил бы, что это твои работы…

На большее Сергей не разговорился. Картины мои явно оставили нехороший осадок в его душе, но поделать с собой он ничего не мог: за его еще не написанные рецензии авансом были заплачены огромные деньги, а он в них более чем нуждался. Я не в курсе, что за разговор был потом между моими новыми знакомыми и Белозеровым, во всяком случае, оба — и Князев и Голосов — были очень довольны тем, что их выбор пал именно на Сергея.

И вот после этого произошли события, которые завершают мой рассказ.

Не знаю, откуда, но на следующий день после встречи с Сергеем, мною вдруг овладела решимость уничтожить все картины, пока не поздно — назавтра должна была состояться выставка. Не понимаю, что на меня нашло, но я только тогда осознал всю глубину зла, исходившего от них, когда в моей памяти то и дело вспыхивал образ Сергея, ошарашенного увиденным. Как будто какие-то голоса шептали мне и призывали к чему-то, чего я так и не мог, или не захотел, понять. В тот день я, уже не помню по какой причине, будто нарочно надолго покинул дом. Такого давно не было, и потому, возвращаясь домой, я очень спешил. Когда я вошел в квартиру, то был удивлен отсутствием картин. Воры — решил я. Но странным образом, они посетили мое жилище, не тронув ничего, кроме полотен. Телефонный звонок вывел меня из оцепенения. Это был Князев.

— Я сделал это, чтобы избежать глупых выходок с вашей стороны. Поздно что-либо менять…

Я бросил трубку…

Тело Сергея нашли поздно ночью на набережной за день до открытия выставки. Никаких ранений, ничего, чтобы говорило о насильственной смерти, но я помню то выражение безграничного ужаса, застывшее на его холодном лице и самым настоящим образом отрезвившее меня, когда я прибыл на опознание. Мне показалось, что только созданные мной образы могли быть способны вызвать такой страх и заставить Белозерова броситься в реку.

Надо было, что-то предпринимать. Я испытывал страшные муки от осознания слабости, которой поддался. Но что я мог сделать — раб Страха. В ужасном расстройстве я лежал на любимом диване, не в силах уснуть. Единственный выход — покончить с собой, но в этом уже не было смысла. А в жизни оставался смысл. Я решил, что завтра уничтожу картины прямо на выставке. Хотя понимал, конечно, что это будет невозможно — скорее я умру где-нибудь по дороге. Но это было лучше, чем пассивно наблюдать, как твои произведения свободно источают зло.

Я вскочил с постели и, раскидав по полу мастерской пустые винные бутылки, выбрал четыре самые хрупкие и вместительные, которые наполнил растворителем, приделав на каждую фитиль из разорванной холстины. Проверил — работает ли зажигалка. Собрал все в хозяйственную сумку. «Наивный», — подумал я. — «Как будто мне кто-то позволит…»

Закончив все приготовления, я обрел спокойствие и, выпив лошадиную дозу валокордина, уснул.

Рано утром меня разбудил телефон. Звонил Голосов. Он был почему-то жутко взволнован и требовал, чтобы я немедленно приехал, не объясняя, однако, причину. Сказал только, что "у нас очень большие проблемы!"

Признаться, меня весьма развеселило его беспокойство. Случилось что-то для него неприятное, и я испытал приступ злорадства, поэтому не очень-то торопился. Первым делом решил принять душ и позавтракать. Пока я проделывал эти несложные процедуры, не умолкая хрипел телефон. Но мне было глубоко наплевать. Потом телефон резко смолк, и минут через десять раздался звонок в дверь.

Никогда я еще не видел Князева в таком жалком виде. До сих пор он производил впечатление невероятно самоуверенного и жесткого человека с циничным блеском в глазах, но теперь зрачки его блудливо дрожали. Дотоле сильный и страшный, сейчас он был мерзостно жалок. Я испытал отвращение.

— Все пропало, — напряженно, словно боясь упасть, он опирался руками о косяк двери. Одежда его была мокрой, с локтей вода капала на пол, образовав небольшую лужицу. На улице шел неслыханный ливень, это слышно было даже сквозь закрытые окна.

Я позволил ему пройти. Ничего не говоря, он зашел в залу и занял привычное место за столом. Я устроился на диване.

Прошло минут двадцать. За все это время ни единый звук не прервал тишины. Я наблюдал за тем, как этот человек пытается вернуть себе прежний облик. Неприятное это было зрелище. Видно было, как он тужится, зловещая улыбка то и дело слетала с его губ, уступая дрожащей клоунской мимике, на короткий миг возвращалась снова, закрытые глаза распахивались, и в них на мгновение возникал знакомый огонь, но тут же угасал. Я подумал даже — не робот ли сидит передо мной, у которого садится батарея, и он прилагает все усилия, чтобы не замереть окончательно.

А потом в нем словно что-то сработало. Желваки и шея буквально налились синевой, голова резко поднялась, направив на меня холодный взгляд. Кровь схлынула с лица, и оно приняло обычный белесый оттенок. Князь вернулся.

— Картины уничтожены, — произнеся это, он засмеялся своим привычным уханьем и оперся лбом на стиснутый кулак, задумавшись о чем-то.

— Что вы говорите, — я позволил себе съязвить.

Он фыркнул так, что похолодело внутри.

— А тебе-то, что за удовольствие? — впервые он говорил мне "ты" и, признаться, от такого обращения я вновь испытал страх, но почувствовал вдруг, что это совсем не тот страх, и что я с ним способен справиться.

— Ты мне нарисуешь новые. Разве не так?

Я пытался совладать с собой, успокоить трясущиеся руки и не выдать дрожание в голосе.

— Нет.

Он улыбнулся.

— Нет?

Я кивнул, проглотив колючий комок вязкой слюны. Его улыбка расползалась все шире и шире. Я отвернулся, чтобы не смотреть.

— Ты хочешь сказать, что можешь быть свободен? — я слышал, как он встал из-за стола, но все же вздрогнул, когда его рука опустилась на мое плечо.

— Ты мой, — шепнул он мне в ухо, а я почувствовал, как испаряются неведомо откуда взявшиеся силы и безволие вскоре снова, и уже бесповоротно, добьет мою душу.

Меня бил озноб, всего колотило как в лихорадке, в глазах все расплылось, я ощутил на губах соленый привкус и почувствовал, как закапала на руку кровь.

А он все шептал и шипел. Шептал и шипел…

Я сам не помню, что на меня нашло. В памяти отложилась мозаика из этих нескольких секунд. Я бросился в мастерскую, оттолкнув Князя, а он вцепился в мой свитер, с треском лопнул рукав и остался в его кулаке. Я подбежал к верстаку и схватил топор. Князев стоял, перебирая пальцами оторванный рукав, и швырнул вдруг мне в лицо.

— Глупец! Разве ты способен убить меня? Ну что ж, давай попробуем.

Он стоял невозмутимо, расслабленно опустив руки, полностью вернув себе прежний нечеловеческий облик. Может быть, даже лицо его приобрело еще более жесткие черты, чем когда либо. Он не шутил. Он был бессмертен.

И тогда я упал на колени. Левая рука перехватила топор. Я замахнулся, уже не понимая, что делаю и, со всего размаха опустил лезвие на распростертую свою руку. Остро заточенный металл распорол одежду, кожу, с хрустом звякнула кость. Я взревел от боли. Струя крови полилась на пол, захлестывая ковер и колени. Лезвие упавшего топора звякнуло мелодично, будто извиняясь. Я поднес пылающую руку к груди, прощаясь с ней, и ударил о бедро. Кость лопнула. Все это было как во сне. Культя болталась на куске уцелевшей мышцы. В глазах все потемнело. Я посмотрел на Князя и видел, что он невероятно растерян. Он не ожидал такого. Он испугался. Он проиграл… А я потерял сознание…