Последняя красавица Юга

– Это было невозможно.

– Конечно, – согласилась она неуверенно. Настроение у нее переменилось; она сказала легкомысленно: – И как только эти янки не обманывали нас, бедных южаночек. Боже мой!

Когда мы приехали в загородный клуб, она, точно хамелеон, растворилась в незнакомой мне толпе. Танцевало новое поколение; в нем было меньше достоинства, чем в том, которое я знал, но никто не казался в большей степени частицей его ленивой, лихорадочной сути, чем Эйли. Возможно, она давно почувствовала, что в своем изначальном стремлении вырваться из провинциальности Тарлтона шла в одиночестве вслед за поколениями, обреченными на то, чтобы не иметь преемников. Не знаю, какую именно битву она проиграла, скрывшись за белыми колоннами своей веранды. Но чего-то она не угадала, что-то пропустила. Ее бурная оживленность, и сейчас собиравшая вокруг нее мужчин, на зависть самым молоденьким и свежим девицам, была признанием поражения.

Я покинул ее дом, как нередко покидал его в том канувшем в небытие июне, ощущая смутное разочарование. И только много часов спустя, уже в гостинице, беспокойно ворочаясь в постели, я понял, в чем дело, в чем всегда было дело: я был глубоко и неизлечимо влюблен в нее. Несмотря на всю нашу несовместимость, она все еще была и всегда будет для меня самой пленительной из всех девушек. Я сказал ей об этом на следующий день. Был один из так хорошо знакомых мне жарких дней; мы сидели рядом в затемненной библиотеке.

– О нет, я не могла бы за вас выйти, – сказала она почти испуганно. – Я люблю вас совсем не так… Так я вас никогда не любила. И вы меня не любили. Я не хотела вам говорить, но через месяц я выхожу замуж. Мы, правда, не объявляем о помолвке, потому что я уже дважды объявляла. – Вдруг ей пришло в голову, что я, может быть, обижен. – Энди, вы ведь просто пошутили, правда? Вы же знаете, что я никогда не смогла бы выйти замуж за северянина.

– Кто он? – спросил я.

– Он из Саванны.

– Вы его любите?

– Конечно. – Мы оба улыбнулись. – Конечно, люблю. Что я, по-вашему, должна сказать?

Теперь уже не было колебаний, как некогда с другими мужчинами. Она не могла позволить себе колебаться. Я знал это, потому что со мной она давно уже не притворялась. Самая эта естественность, как я понял, проистекала из того, что она не считала меня поклонником. Скрываясь под маской инстинктивной благовоспитанности, она всегда знала себе цену и не могла поверить, чтобы кто-нибудь, не дойдя до полного, безоглядного обожания, мог по-настоящему полюбить ее. Это она и называла «быть искренним»; она чувствовала себя в большей безопасности с людьми вроде Кэнби или Эрла Шона, не способными вынести приговор ее мнимо аристократическому сердцу.

– Ладно, – сказал я, будто она спрашивала моего разрешения выйти замуж. – Скажите, вы можете для меня что-то сделать?

– Все, что хотите.

– Поедем в лагерь.

– Но, милый, там ничего не осталось.

– Не важно.

Мы пошли в центр. Шофер такси, стоявшего перед отелем, повторил ее возражение:

– Да там уже ничего не осталось, капитан.

– Все равно. Поехали.

Через двадцать минут он притормозил на широкой незнакомой мне равнине, припудренной молодыми плантациями хлопка и отмеченной редкими группами сосен.

– Хотите, поедем вон туда, где дымок? – спросил шофер. – Это новая тюрьма.

– Нет, поезжайте прямо по этой дороге. Я хочу отыскать место, где я когда-то жил.

Старый ипподром, неприметный в дни величия лагеря, в нынешнем запустении гордо вздымал ввысь свою полуразрушенную трибуну. Я тщетно пытался сориентироваться.

– Поезжайте по этой дороге, как проедете вон те деревья, поверните направо, нет – налево.

Он подчинился с презрением знатока.

– Но, дорогой, вы просто ничего не найдете, – сказала Эйли. – Подрядчики все разрушили.

Мы медленно ехали по краю поля. Может, и здесь…

– Стоп. Я хочу выйти, – сказал я вдруг.

Эйли осталась сидеть в машине; теплый ветер шевелил ее короткие вьющиеся волосы, и она была очень красива.

Может, и здесь. Вот здесь могли быть улицы лагеря и столовая, где мы в тот вечер ужинали, – вон, через дорогу.

Шофер смотрел снисходительно, как я, спотыкаясь, петлял по низенькой, по колено, поросли, отыскивая мою молодость среди досок, дранки и ржавых банок из-под томатного сока. Я пробовал определиться по смутно знакомой группе деревьев, но стало темнеть, и я не был до конца уверен, что это те самые деревья.

– Старый ипподром будут приводить в порядок, – послышался из машины голос Эйли. – Тарлтон на старости лет решил принарядиться.

Нет. Пожалуй, это не те деревья. Единственно, в чем я мог быть уверен, это в том, что место, которое когда-то жило такой полной и напряженной жизнью, теперь исчезло – будто и не существовало вовсе – и что еще через месяц исчезнет Эйли, и Юг опустеет для меня навсегда.