Последняя кровь первой революции. Мятеж на Балтике и Тихом океане
Шрифт:
В Ревеле на якоре стоял отряд судов, назначенных для плавания с корабельными гардемаринами, в составе: броненосцев “Цесаревич”, “Слава” и крейсера “Богатырь”. Отрядом, под брейд-вымпелом, командовал капитан 1-го ранга Бострем. С этого отряда и был назначен суд особой комиссии над участниками восстания.
К концу июля следствие было окончено, и суду было передано 95 человек: 91 матрос и 4 штатских. Прочая команда постоянного состава была реабилитирована и возвращена на корабль.
Еще на второй день после бунта, вечером, на крейсер прибыл паровой катер командира порта и передал мне приглашение адмирала Вульфа прибыть к нему на дачу к чаю и лично сообщить обо всем происшедшем. Хотя я плохо держался на ногах от усталости, но немедленно же “чище переоделся” и отвалил на катере в гавань. Приглашение адмирала равносильно приказанию. От пристани я поехал на извозчике на дачу адмирала, в парк Екатериненталь. Сам адмирал Вульф и его семья приняли меня как родного, расспрашивали обо всем, сочувствовали и всячески меня
А на другой день мне было сказано жандармским офицером, чтобы я не очень “раскатывал по ночам”, если не хочу получить пулю. Местные Ревельские революционеры нами усиленно занимались. Наши раненые боялись оставаться в береговом лазарете, т. к. им угрожали убийством.
Убитые в восстании были похоронены на ревельском кладбище. Через сутки после похорон обнаружилось, что могила кондуктора Давыдова растоптана, крест сорван, цветы унесены. Могила Лобадина была украшена цветами…
В бухте Папонвик выловили из воды тело убитого мичмана Збаровского. Его привезли в Ревель, и я был вызван на опознание. С “Азова” была наряжена рота для отдания почестей при похоронах, и я был в наряде с этой ротой. Из полицейских и жандармских источников было передано, что на процессию может быть произведено покушение, т. е. могут бросить бомбу или обстрелять роту. С разрешения командира людям были розданы боевые патроны, кроме холостых, для салюта. Слава Богу, все обошлось благополучно. Но “раскатывать” по городу теперь вообще было опасно».
Известие о восстании на крейсере «Память Азова» пришло в Морское министерство днем 20 июля. Телеграммы об этом прислали из бухты Папонвик командиры крейсеров «Абрек» и «Воевода». Они были немедленно доложены императору Николаю. Морской министр адмирал Бирилев также сообщил, что на поиски восставшего крейсера им направлена из Гельсингфорса эскадра капитана 1-го ранга Бострема с задачей принудить восставших сдаться или потопить корабль. «Одобряю данное вами приказание капитану 1-го ранга Бострему», – написал в резолюции Николай II. Но ничего этого не понадобилось…
Глава пятая. Суд над мятежниками
Однако нам пора вернуться к главной теме нашего повествования – к мятежу на броненосном крейсере «Память Азова». Корабли эскадры капитана 1-го ранга И.Ф. Бострема только закончили подавление мятежа в Свеаборге (об этом мы еще будем говорить подробно), когда было получено тревожное сообщение о новом мятеже, на этот раз на «Памяти Азова». На всех парах корабли немедленно устремились навстречу мятежному крейсеру. Но все закончилось раньше подхода кораблей. Придя на рейд Ревеля, они окружили «Память Азова». Тогда же Иван Федорович Бострем получил и указание организовать следствие и суд над мятежниками. Бострем ответил телеграммой, что не может этого сделать, так как «Память Азова» не входит в состав его эскадры, а является флагманом учебно-артиллерийского отряда. Бирилев немедленно шлет ответ – приказ о включении крейсера в состав практической эскадры Бострема. Теперь командующий эскадрой уже имел право привлекать мятежников к ответственности за содеянное. Судить мятежников было решено на основании 90-й статьи Военно-морского устава о наказаниях, которой предусматривался суд «особой комиссии». Эта комиссия назначалась командующим эскадрой из числа корабельных офицеров. По сути, это был военно-полевой суд, который проводился в сжатые сроки, да и приговоры выносились такими судами нешуточные. Утверждение приговоров осуществлялось на месте командующим эскадрой. При этом не предусматривалось и никакой кассации. Получив все полномочия, Бострем немедленно приступил к дознанию. Сначала планировали всех арестованных доставить на один из кораблей эскадры, но потом от этого отказались. Численность арестованных составляла 260 человек (в ходе дознания большую часть матросов сразу освободили), разместить такое количество подследственных на одном корабле не представлялось возможным. По этой причине и дознание, и суд было решено проводить в Ревеле. Зачинщиков разместили в губернской тюрьме в замке на Вышгороде и в башне «Толстая Маргарита», менее виновных – в казармах 90-го пехотного Онежского полка. Дознание велось ускоренными темпами и было закончено уже через неделю. Вина мятежников была очевидна, свидетелей также хватало. Руководил следствием срочно прибывший из Петербурга главный военно-морской прокурор. После проведения следствия были освобождены еще 169 человек, чья вина не была доказана. В суд были переданы дела на 91 человека. Остальным было велено забрать свои личные вещи с корабля, после чего их отправили на транспорте «Лахта» в Кронштадт.
Еще вылавливали последних боевиков в окрестностях Свеаборга, еще звучали последние выстрелы провалившегося мятежа в Кронштадте, а в Ревеле уже начался судебный процесс над участниками мятежа на броненосном крейсере «Память Азова». В конце июля власти закончили следствие по делу о восстании на крейсере «Память Азова», и 30 июля начался суд особой комиссии, под председательством командира броненосца «Слава», капитана 1-го ранга Русина. Членами суда были командир крейсера «Богатырь» капитан 1-го ранга Гирс и несколько офицеров
с других кораблей.Отметим, что суд над мятежниками крейсера «Память Азова» был публичным и широко освещался в прессе. А кронштадтская городская газета «Кронштадтский вестник» отводила освещению хода процесса ежедневно более половины своих полос.
Из воспоминаний Н. Крыжановского: «1 августа начался суд особой комиссии в старом губернаторском доме на Вышгороде, в старой части Ревеля. Рядом с этим домом была небольшая военная тюрьма. Губернатор в этом доме не жил. Заседания суда, продолжавшиеся до поздней ночи, охранялись пехотным караулом, и прилегающие улицы – конными казачьими разъездами. Как главному свидетелю, мне пришлось присутствовать на всех заседаниях и по окончании их, поздно ночью, возвращаться в порт на катер и на корабль.
Состав суда особой комиссии был назначен из офицеров гардемаринского отряда судов и заседал ежедневно в гардемаринском доме с 1 по 4 августа. Суду было предано 95 человек по обвинению в вооруженном восстании. Самая тяжкая статья военно-уголовного кодекса гласит приблизительно следующее (цитирую по памяти): “Вооруженное восстание в числе 8 и более человек, поставившее своей целью ниспровержение государственного строя или порядка престолонаследия, карается смертной казнью через повешение”. На следствии и суде мало кто из подсудимых держал себя твердо. Врали, оправдывались, сбивались и противоречили, обвиняли во всем убитых. Но несколько человек было твердых, выдержавших марку до конца. Было совершенно изумительно смотреть на “вольного” Коптюха. Тощий, тщедушный, бледный, он выглядел ребенком среди дородных матросов с шеями, на которых “дугу гнуть можно”. Коптюх был вытащен из воды и наскоро одет: полосатая матросская тельняшка и клеенчатые брюки дождевого платья. Так он просидел весь суд. Вот этот слабый с виду человек брал на себя все преступления: он стрелял, он убивал всех офицеров. На самом деле он просидел арестованным, в ванне, весь бунт».
Попытка Коптюха выгородить матросов и взять вину на себя вызывает уважение. Даже Крыжановский, которому во время бунта грозила смерть и который потерял своих товарищей, отдает должное Коптюху-Минесу. По всему видно, что это был опытный боевик. Вот как он и его деяния описываются в очерке «Бунт на борту» М. Зуева-Ордынца, опубликованном в журнале «Искатель», выпуск № 1 1963 года. Это, конечно, произведение полухудожественное, однако написанное на основе реальных событий.
Итак, предоставим слово М. Зуеву-Ордынцу: «…Как это часто бывает на Балтике даже в июле, погода неожиданно испортилась. С севера налетел шторм. Он бушевал всю ночь, а когда к концу следующего дня море стихло, в устье реки Пирита, возле Ревеля, волны выбросили на берег утопленника. Казалось бы, дело самое обычное, понесло какого-то чудака горожанина на ночь глядя в море кататься, вот и докатался. Для такого происшествия достаточно и околоточного. Но труп утопленника почему-то огородили от зевак цепью городовых и жандармов, приехал пристав, потом сам полицмейстер и два жандармских офицера. Труп был отправлен в морг, но и там осматривать его никому не разрешили. Ревельская газета “Эстляндские губернские ведомости” напечатала в отделе происшествий заметку под интригующим названием “Тайна моря”, в которой сообщала, что утопленник, видимо, из простонародья, одет по-рабочему, но личность его не установлена. К трупу не подпустили даже репортеров, поэтому они не могли сообщить читателям, что на трупе обнаружено пять огнестрельных револьверных ран, все в грудь и все в упор.
Об этих ранах и шел серьезный разговор в кабинете начальника Ревельского жандармского управления полковника Мезенцева.
– Никакой тайны нет, – сказал, откладывая газету, глава политического сыска в Эстляндии. – Все ясно! Убит наш осведомитель. А он последнее время давал очень ценные сведения о связи ревельских рабочих с матросами.
– Особенно с крейсером “Память Азова”, – согласно кивнул заместитель Мезенцева подполковник Никишин. – Имеем подозрения, что на крейсере есть большевистский комитет, связанный с берегом. На днях к крейсеру подплыла лодка, и сидевшая в ней барышня перебросила на палубу сверток. Конечно, нелегальщина!
– Усильте наблюдение за крейсером!»
По версии автора документального очерка, разоблачение агента, которого М. Зуев-Ордынцев именует «Лопоухим», произошло следующим образом:
«И в этот момент они (революционеры. – В.Ш.) услышали голос Лопоухого. Он стоял выше их на склоне дюны и громко, насмешливо говорил:
– Все совещаетесь о мерах безопасности? На меня надейтесь, товарищ Минес, грудью прикрою тебя от царских пуль и штыков!
– Идемте вниз, спускайте лодку на воду, – приказал Минес.
– Зачем? – удивился Лопоухий. – К эскадре поплывем ночью, а она еще и не пришла.
– Нужно осмотреть рейд, выбрать короткий и скрытый подход к кораблям.
Когда лодка отошла от берега так далеко, что деревья казались низеньким кустарником, а людей и вовсе не различить, Минес окинул взглядом море. Ни дымка, ни паруса на горизонте. Тогда он посмотрел в упор на Лопоухого.
– Дай твое письмо к невесте!
– Вы что?.. Вы с ума сошли? – взвизгнул Лопоухий, схватившись обеими руками за борт. Он, видимо, хотел выброситься из лодки. Но три револьвера уставились на него. Эдуард вытащил из его кармана письмо к “невесте”, которое оказалось донесением в жандармское управление.