Последняя любовь гипнотизера

Был теплый субботний день две недели спустя после несчастного случая, или события, называйте как хотите. Меня уже перевели в новую палату, с выходом во внутренний двор, и время от времени мое кресло выкатывали наружу, чтобы я могла подышать свежим воздухом. Я чувствовала запах жасмина и приближение лета.

Операция на лодыжке прошла хорошо, если верить докторам, и тазовая кость срасталась, как они и ожидали. У меня больше не было под рукой красной кнопки для получения морфина. Только скромные дозы самого обычного болеутоляющего в маленьких пластиковых стаканчиках.

Жена Ланса, Кейт, сидела на стуле для посетителей рядом со мной. Мы обе вязали. Кейт уже дважды приходила, чтобы давать мне уроки, и наотрез отказалась взять деньги за новые спицы, которые она купила специально для меня, или за шерстяную пряжу. Моим первым изделием станет алая шапочка с большим помпоном на макушке. Я вязала ее для себя. Поначалу мне пришло в голову связать что-нибудь для Джека или для матери Патрика, Морин, потому что однажды она связала для меня берет. Я подумала, что таким образом как бы попрошу прощения. Или попрощаюсь. Это был бы вполне милый жест. Но как только я начинала думать об этом, в голове возникал образ огромной дубовой двери, как в каком-нибудь средневековом замке. И эта дверь захлопывалась прямо перед моим носом.

Кейт заявила, что у меня природный дар к вязанию. Я совершенно не понимала, почему она так добра ко мне. Жена Ланса совсем не походила на какую-нибудь благодетельницу, как называла моя мать иных леди из нашей церкви, тех, что постоянно носили на лице святую улыбку, вечно возили куда-то кастрюльки с запеканками и сумки с ношеной одеждой. Они настолько были заняты благотворительностью, что никак не могли откликнуться на мамино приглашение зайти на чашку чая. Я всегда считала, что именно эти дамы виновны в моем безбожии.

Мне нравилась Кейт. Она была немножечко странной, чуть-чуть. Не эксцентричной, просто слегка неупорядоченной. Всегда отвечала или после долгой паузы, или слишком быстро и постоянно что-нибудь роняла. Кейт была благодушной и дружелюбной, при этом совсем не похвалялась своими умениями и знаниями. Мне почему-то было очень спокойно и приятно рядом с ней.

Она рассказала мне, что после того, как мы познакомились на рождественской вечеринке в прошлом году, она постоянно просила Ланса как-нибудь пригласить меня на ужин в ресторан, но Ланс уж слишком застенчив. Они с Лансом из Брисбена, и в Сиднее живут только второй год.

— Мы стараемся найти новых друзей, — сказала Кейт. — Ну и ты же понимаешь, теперь, когда ты прикована к постели, тебе от меня не сбежать. Я тебя преследую!

Я рассмеялась ее словам. Слишком громко рассмеялась.

Кейт слегка откашлялась, и мы замолчали. Я прислушивалась к мягкому постукиванию наших спиц и приглушенному шуму госпиталя, который стал уже постоянным фоном моей жизни.

— Кстати, о новых друзьях. Мы с Тэмми ходили в выходные на занятия йогой. Я заехала за ней к тебе домой.

— Знаю, — кивнула я. — Она мне рассказала.

Тэмми приходила часто, приносила книги и фильмы, всякие вкусные вещи и сплетничала о наших прежних друзьях, в круг которых вернулась. Мне нравилось ее общество, но я всегда ощущала себя уставшей, когда она уходила. Визиты Кейт были почему-то более успокоительными. Может, из-за вязания.

— Тебе не кажется это странным? — спросила Кейт. — Ну, то, что я была в твоем доме в твое отсутствие?

Это и вправду было немножко странным, но мне было наплевать.

— Да нет же.

— Я беспокоилась, как бы тебе не показалось, что я вроде как похищаю твою подругу, — продолжила Кейт в своем обычном, почти детском стиле.

Я поняла вдруг, что она кажется странноватой из-за своей честности. Она, похоже, совершенно не старалась как-то следить за своими словами. И тем самым немного напомнила мне гипнотизершу.

— Мы с Тэмми несколько лет не виделись, — сказала я. — Но она из тех, с кем легко сойтись.

Кейт улыбнулась:

— Когда ты снова встанешь на ноги, мы можем втроем ходить на йогу. Мы с Тэмми потом выпили кофе в том кафе, где делают самые лучшие пирожные с шоколадной корочкой, какие я только пробовала в жизни! Я чуть не расплакалась от того, насколько они хороши!

Я ничего не ответила. Просто не хотела представлять свою жизнь после выхода из госпиталя.

— Вы, должно быть, считаете дни, — заметила одна из медсестер, и я согласилась, что да, считаю, но при этом считала их совсем не в том смысле, который она подразумевала.

Мысль о возвращении домой, к реальной жизни, приводила меня в самый настоящий ужас.

— После занятий йогой вам бы следовало выпить травяной чай, — предположила я наконец.

— Знаю. Наверное, мы сразу разрушили кофеином весь энергетический поток, — согласилась Кейт.

Мы снова принялись вязать в полном молчании. Мне нравилось ощущение ритма, в котором двигались спицы, и чувство некоего достижения при виде того, как умножаются ряды петель.

— Ты уже начинаешь увлекаться. — Кейт кивнула на мое вязание.

— Это похоже на гипноз, на некий транс. — И тут же передо мной возникло лицо гипнотизерши в тот день, когда я впервые пришла к ней под именем Деборы и мы стояли рядом у окна, глядя на океан.

Казалось, все это было невероятно давно.

На следующий день после операции на лодыжке ко мне приходили полицейские. Мужчина и женщина. Оба они показались мне очень молодыми, но это не избавило меня от чувства страха и унижения и обжигающего стыда. Что бы подумала мама? Она так уважительно относилась к полиции. Полицейские сообщили мне о моих правах и зачитали предупреждение. Это немного отличалось от того, что можно услышать в американских полицейских шоу, прозвучало гораздо суше, совсем не так светски и потому пугало намного сильнее.

— Ну и как вы очутились здесь? — спросил мужчина, показывая на больничную койку, и достал блокнот.

Я ему все рассказала, а они оба слушали, и на их лицах не было никакого выражения.

Полагаю, они и похуже много чего слышали.

Затем полицейские спросили, понимаю ли я, что преследование — это преступное поведение? Они сказали, что на мое имя уже получен временный предупредительный ордер в пользу Патрика, и он уже вступил в силу, и что мне нельзя подходить ближе чем на сто метров к нему, к его дому или офису. А меня официально предупреждают, что я не должна нападать, приставать, беспокоить, угрожать, пугать или преследовать его. Я имею право и возможность оспорить этот запретительный ордер в суде. Но это было произнесено таким тоном, который давал с очевидностью понять: успеха мне не добиться. Штраф за нарушение условий запрета составлял пять тысяч долларов или два года тюремного заключения.

Нападение. Приставание. Беспокойство. Угрозы. Преследование.

Эти слова жгли мне мозг. Все это было сказано обо мне, о хорошей девушке. Школьной отличнице. Пацифистке. Я ведь плакала, когда получила первый и единственный в своей жизни штраф за превышение скорости.

В дополнение к запретительному ордеру меня еще обвиняли в проникновении в чужое жилище. Женщина-полицейский протянула мне судебную повестку, но у меня так дрожали пальцы, что листок выскользнул из моей руки и едва не упал на пол. Она вовремя подхватила его и аккуратно положила на тумбочку у кровати; на долю мгновения ее взгляд утратил официальную холодность, и я увидела в нем нечто вроде жалости.