Последняя любовь Казановы
Шрифт:
– Чары, которые Полина испытывает на мне, заставляют меня забыть, что я стар, но в одном я с вами согласен: эта жестокая красавица прекрасно умеет показать мне мое ничтожество. И я понимаю, что способен вызывать у нее лишь презрение.
– Вы действительно так наивны? Напротив, вы вызвали ее ревность.
– Ревность к этой простушке?
– Насколько мне позволяют судить мои слабые глаза, девушка красива, даже несмотря на эту повязку на лице. К тому же у нее прелестная фигурка. И то желание, которое вы испытывали к ней, как вам самому казалось, не совсем обычное, в любом случае, было вызвано явно не ее уродством.
– Сказать по правде, оно появилось у меня, когда я подумал как раз о ее глупости и о том, какие доныне неведомые мне ощущения я могу получить, благодаря ее покорности.
– Вы считаете, что причинили ей зло?
– Вне всякого сомнения, поскольку пробудил в ней чувство, из-за которого она нынче страдает.
– Кто знает, может быть, лучше страдать, чем не знать никаких чувств вообще.
И мадам де Фонсколомб в течение целого часа блистала перед шевалье искусством софистики, так что Казанова в конце концов, то смеясь, то возражая, дал убедить себя в своей собственной невиновности.
Взамен старая дама попросила прочесть ей после обеда те отрывки из его воспоминаний, которые он выберет сам. На что шевалье де Сейналь возразил, что предоставляет своей приятельнице самой выбрать место, дату и обстоятельства для его рассказа с условием, что это не будет история его побега из Пломб. За исключением этого момента, он с радостью готов поведать своей слушательнице о самых удивительных любовных приключениях, происходивших на протяжении всей его жизни практически во всех странах Европы с женщинами из всех слоев общества. Все зависело от того, с кем судьба уготовила ему встречу – со служанкой или принцессой.
– А было хотя бы раз в вашей жизни так, мсье, что вы любили с настоящей страстью, а не ради развлечения или из тщеславия?
– Я всегда любил со страстью.
– Да полно! Количество ваших любовных приключений едва ли не соответствует списку, который Дон Джованни составил для Лепорелло.
– Ma in Ispagna son gia mille e tre, [14] – прошептал Казанова, прежде чем добавить с улыбкой, – этот донжуан в любви был настоящим чудовищем, с которым меня не стоит и сравнивать. Он соблазнял всех без разбора, лишь бы то была юбка, применял насилие к тем, кто сопротивлялся, и убивал тех, кто пытался напомнить ему о таком понятии, как честь. Что же до удовольствия, которое обычно дают или получают, этот безумец не имел о нем ни малейшего представления, слишком занятый тем, как найти наикратчайший путь в ад. Дон Джованни – распутник, заботящийся лишь о том, чтобы бравировать по поводу божеского гнева, которого он на самом деле боялся. Это изувер вроде тех ужасных мистиков, которые ищут спасение в страдании. Любовь для них лишь пытка, которой они подвергают других или самих себя.
14
Однако в Испании их у меня было когда-то тысяча и три (итал.).
– А вы сами разве никогда не испытывали страха перед Богом?
– Я предпочитал любить Его в себе, полагая, что во мне есть что-то от Его совершенства, и в тех созданиях, которых па счастье или на беду я по Его воле встречал на своем пути.
– Ну, хорошо, мсье, а не случалось ли так, что одно из этих созданий принесло вам однажды гораздо больше счастья или, напротив, более поводов для огорчения, чем все остальные?
– Однажды я имел несчастье встретить в Лондоне наиболее испорченную и порочную из женщин, кого когда-либо носила земля. Я написал о совершенных ею преступлениях в одной из глав своих «Воспоминаний», которую, если пожелаете, дам вам почитать. Но избавьте меня от того, чтобы рассказывать об этом, ибо я до сих пор не в состоянии воскресить в памяти это гнусное существо без того, чтобы не испытать досаду и страдание так же живо, как в самый первый день!
Хотя мадам де Фонсколомб и была сильно заинтригована этим заявлением, она не решилась настаивать. Ведь нам гораздо больше нравится вспоминать счастливые мгновения жизни, чем извлекать из памяти наши горести, потому-то и ностальгия относится скорее к чувствам, основанным на радости, а не на страдании. А старая дама хотела услышать от Казановы воспоминания именно о самых счастливых событиях. О них-то он и обещал поведать ей после
обеда.– Мне было тогда двадцать четыре года, и я остановился в Сезене. Этот городок расположен в двух днях езды от Венеции, которую мне пришлось покинуть из-за одной неприятности. Вообще-то я направлялся в Неаполь, где рассчитывал повидаться с некоей девицей, с которой у меня в недавнем прошлом был роман. По своему обыкновению я путешествовал, останавливаясь то здесь, то там. Красивый шиньон или прелестная фигурка, как правило, были достойным поводом задержаться в каком-либо городке, впрочем, лишь для того, чтобы вскоре уехать оттуда навсегда.
Я уже собирался покинуть этот маленький городишко, в котором провел несколько дней, поскольку считал, что, в сущности, попробовал всего понемногу из того, что он мог мне предложить по части любовных связей и развлечений. С собой у меня была лишь небольшая кладь, ибо, отправляясь в дорогу, я не считал нужным прихватывать огромные сундуки со своим прошлым. И в тот момент, когда я уже собирался покинуть гостиницу, почти у самой моей двери послышался невероятный шум.
Я вышел, чтобы посмотреть, в чем дело. У входа в дом толпилась шайка сбиров, [15] а сидящий посреди помещения на кровати приятного вида господин кричал на этих проходимцев на латыни так, что слушать его было сущим наказанием Господним. Попутно доставалось и находившемуся здесь хозяину, который самым злодейским образом открыл этим мерзавцам входную дверь.
15
Сбир – полицейский агент в Италии (ист.).
Желая разобраться в ситуации, я спросил у хозяина, что происходит. «Все очень просто, – пояснил мне этот плут, – мужчина в кровати – венгерский офицер, который, по-видимому, говорит только на латыни. Он тут улегся с одной девицей, а тайные агенты епископа явились, чтобы выяснить, его ли это жена. Если она его жена, то нужно, чтобы он подтвердил это, показав им какое-нибудь свидетельство. А если нет, то, скорее всего, его отправят в тюрьму вместе с девчонкой».
– Этот городишко, о котором вы говорите, – Сезен, без сомнения, принадлежал папе, ибо только в его владениях могла происходить такая глупость, чтобы сажать в тюрьму мужчину и женщину, единственное преступление которых состояло в том, что они спали в одной постели, не будучи мужем и женой, – уточнила мадам де Фонсколомб.
– Сезен действительно находился под властью папы, и действительно двое людей имели право спать в одной постели, если были женаты или одного пола. Любить друг друга могли лишь супруги или священники, да еще молодые люди, находившиеся на содержании последних.
– Преувеличенное внимание к добродетели явно противоречило самой природе и способствовало особенно сильной развращенности, – заметила в свою очередь старая дама. – Но послушайте, этот ваш венгерский офицер спал с молодой девушкой или с молодым аббатом, с которым он обменивался любезностями при помощи латыни и предавался апостольским наслаждениям?
– Ни то ни другое, – со смехом ответил Джакомо, – компанию латинисту составлял такой же офицер, вернее тот, кто хотел за него сойти, поскольку его всегда видели одетым в форму и волочащим за собой саблю, которая колотила его по каблукам.
– А что, противоестественная любовь так же часто встречается среди военных, как и среди служителей церкви?
– Ну конечно же нет! Все вскоре заподозрили, что наш венгерский офицер вовсе не вступил в противоречие с законами природы, и под одеждой капитана или в простынях постели скрывался вовсе не смазливый юнец, а молодая красотка.
– Ну разумеется! Чтобы такой спектакль доставил вам удовольствие, было просто необходимо, чтобы главная роль в нем была отведена хорошенькой девушке.
– И она действительно там была! Еще не зная, какова она, я уже представлял, насколько она хороша, и сгорал от нетерпения ее увидеть. Но сначала следовало избавиться от стражников и хозяина. Вся эта сволочь согласилась покинуть помещение лишь в обмен на восемь цехинов и мое обещание, что за свою дерзость они будут наказаны самим епископом.