Последняя любовь президента
Шрифт:
– Да. И мы с тобой вдвоем отмечали это событие. Пили водку на Пешеходном мосту. А потом ты меня бросил пьяного! Не помнишь?
У Гусейнова шевелятся губы, словно он что-то проговаривает, какую-то мусульманскую молитву. И взгляд его глаз направлен внутрь. Может, он действительно ничего не помнит?
– Понимаешь, – он возвращает взгляд на меня, и я замечаю в его глазах чувство вины. – Стыдно очень. Помню. Я этот вечер часто вспоминал! Я рыгать начал с моста. Перегнулся. А потом, когда отпустило, обернулся и вижу, что ты туда, к острову идешь. Снег падал. Я и подумал: хрен с тобой!
Я слушал и удивлялся. Удивлялся его хорошей памяти, но еще больше – его смелости. Признаваться мне в этих мыслях – все равно что самого себя обливать грязью.
– Если можешь, прости! Выпьем на брудершафт, станем братьями! Никогда такого больше не будет! Клянусь мамой!
– Знаешь, – заговорил я, отставив недопитый бокал с вином в сторону. – Ты помнишь больше, чем я. Но тогда, зимой, если б один старик-еврей меня случайно не заметил, мы бы тут не сидели. Мы с тобой вообще бы только там, – я показал вверх, на невидимое отсюда небо, – встретились! Я в прорубь провалился на берегу. Мог бы до сих пор на дне лежать…
Последние мои слова были полны холодного металла, мне самому стало страшно. И Гусейнов смотрел мне в глаза, не мигая.
– Что мне сделать? Скажи! Зачем в себе так долго обиду хранить! Так нельзя! – В его голосе прозвучало беспокойство. – Мы же оба пьяные были. Ты бы меня тоже мог там бросить!
– Наверно, мог бы, – согласился я. – Но вышло все наоборот. Ты меня бросил!
– Ну что надо сделать, чтобы ты меня простил? Хочешь – ударь!
– Давно хочу, – признался я.
Гусейнов налил себе еще одну стопку водки, выпил залпом. Оглянулся по сторонам.
– Только давай не здесь, здесь некрасиво. Иностранцы сидят!
Он поднялся, пошатываясь. Направился к выходу. Я за ним.
На Набережно-Крещатицкой было уже темно. Мы остановились перед входом во дворик ресторана.
– Только ты так ударь, чтобы сразу об этом забыть и больше не вспоминать! Не бойся, меня не раз били, я – устойчивый! Подожди. – Он показал на вынырнувшую из ресторанного дворика пару.
Парень и девушка прошли к черному BMW. Мы подождали, пока машина не уехала.
– Давай! – сказал он, еще разок оглянувшись по сторонам.
Я ударил его в лицо со всей силы. Он отлетел назад, упал навзничь на асфальт и остался там лежать.
Несколько секунд я спокойно ждал. Потом стал нервничать. Неужели убил? Ведь он мог сильно удариться затылком, а это пострашнее, чем удар кулаком в лицо. Что будет? Дурак я! Какая теперь Швейцария, какие роды? В «Киевских ведомостях» вынесут на первую страницу заголовок большими красными буквами: «Замминистра экономики убил дагестанского бизнесмена!».
Я не знаю, сколько страхов посетили мою голову за эти пару минут, но в какой-то момент я заметил, что Гусейнов пошевелился. Приподнялся на локтях. Уселся на асфальте. Посидел молча. Потом встал на ноги.
– Знал бы – джинсы надел, – сказал он, прикрывая ладонью правой руки свой орлиный нос. – А так думал: старого друга встречу, надо одеться получше!
Костюм «Версаче», рубашка «Хьюго Босс»…Левой рукой он прошелся по штанам и пиджаку.
– Кажется, не порвалось…
Я обошел его, отряхнул пиджак и брюки.
– Да нет, все целое! – успокоил его я и заметил, что вся моя копившаяся, как проценты в банке, злость к нему прошла.
– Ты мне нос разбил, – спокойно сказал он. Его влажные глаза блестели над прикрытым ладонью носом. Его глаза были наполнены жалостью к себе.
– Пойдем! – Я взял его под руку.
Зашли в туалет. У него из левой ноздри шла кровь. Он умылся холодной водой. Стоял теперь перед зеркалом над умывальником и смотрел, как из ноздри продолжала капать кровь. Капала и тут же смешивалась с тонкой струйкой воды.
Я протянул ему несколько бумажных салфеток для лица. Из одной салфетки он скрутил что-то вроде пробки и заткнул ею ноздрю.
– Смотри, получилось! – обрадовался Гусейнов. – Пошли за стол!
Официантка Вита как раз стояла возле нашего стола.
– Ой, что-то случилось? – с беспокойством в глазах спросила она, обратив внимание на грязные брюки Гусейнова.
– Да нет, – сказал он. – Вышли покурить, и я споткнулся…
– Можете курить здесь, я вам сейчас пепельницу принесу! – затараторила официантка.
– Нет, спасибо! Уже накурился! Больше не хочу. Ты нам лучше десерт принеси! Что у вас самое сладкое?
Вита назвала несколько видов десертов. Гусейнов выбрал нам по яблочно-медовому пирогу. Потом, когда официантка отошла, наполнил мой бокал и свою рюмку, и по его настоянию мы выпили стоя на брудершафт.
Выпить бокал красного чилийского вина практически залпом до дна было, конечно, кощунством, но этого хотел Гусейнов. Это было его желание, и я его уважил, как десятью минутами раньше он уважил мое желание дать ему по морде. Одна из неотмщенных обид была вычеркнута из моей памяти и биографии.
111
Киев. Декабрь 2015 года.
Как только начались народные гулянья, о новом святом великомученике Владимире забыли. Страсти поутихли, но я понимал, что затишье это временное. Перед бурей. Только вот какая будет буря и с какой стороны она грянет? Об этом наши метеорологи вряд ли скажут.
В честь католического Рождества я принял посла Ватикана нунция Григория. В тихой, почти скорбной обстановке мы обменялись подарками. Происходило это в Мариинском дворце, в зале приемов возле украшенной голубой ели.
Нунций неплохо говорил по-русски и, улучив момент, когда помощник и официальный переводчик на секунду отвернулись, прошептал: «Берегитесь волхвов, дары приносящих!»
Я кивнул. Только потом, когда он уже ушел, задумался: кого он имел в виду? Сегодня никто кроме него мне даров не приносил. Да и его дар был символическим и совершенно не личным: картина шестнадцатого века с изображением площади святого Петра в Риме.
К двенадцати я вернулся на Банковую и вызвал Колю Львовича. Тот зашел пружинящей походкой, наполненный до макушки чувством собственного достоинства и значительности. В руках – коричневая кожаная папка.