Последняя любовь

Пока ее мать говорила, Элизабет стояла рядом, поглядывая на меня со страхом, смущением и любопытством. Потом сделала было попытку подойти ближе, но я отстранил ее свободной рукой. Мне невольно пришел в голову образ школьницы, которую учитель или директор отчитывает в присутствии родителей, а ей недостает выдержки, чтобы не опровергать обвинения. Ее мать говорила так громко, что Элизабет, несомненно, слышала каждое слово. Только я собрался ответить, как она прыгнула вперед, вырвала у меня трубку и истерически завопила:

— Мама! Я тебе никогда этого не прощу! Никогда! Никогда! Ты мне больше не мать, а я тебе не дочь! Ты продала меня этому психу, этому кастрату!.. Мне не нужны твои деньги и ты мне не нужна! Всегда, когда судьба дарит мне миг счастья, ты все портишь! Ты мой самый главный враг! Я убью тебя! Убью, раз ты так… Дрянь! Шлюха! Воровка! Ты за деньги спишь с восьмидесятилетним подонком! Я плюю на тебя! Плюю, плюю, плюю, плюю!

На губах у нее выступила пена. Скорчившись от боли, она схватилась за стену. Я бросился, чтобы поддержать ее, но не успел: она с грохотом рухнула на пол, телефон полетел следом. Начались судороги, ее тело страшно выгибалось, а рука быстро-быстро колотила по полу, словно подавая сигнал моему соседу снизу. Я услышал хрип, она начала задыхаться. По-видимому, это был припадок эпилепсии. Схватив телефонную трубку, я крикнул:

— Миссис Лемкин! У вашей дочери приступ!

Но связи не было. Нужно было вызвать «скорую помощь». Но как это сделать? Мой телефон, очевидно, сломан. Может быть, открыть окно и позвать на помощь? Но кто услышит меня в грохоте Бродвея? Я кинулся на кухню, налил стакан воды и плеснул в лицо Элизабет. Она дико взвизгнула и оплевала меня. Выскочив на площадку, я принялся барабанить в дверь к соседу — никто не открывал. Только теперь я заметил у его порога стопку журналов и писем. Я хотел вернуться к себе и вдруг с ужасом обнаружил, что захлопнул дверь. Ключ остался внутри. Я попытался высадить дверь плечом, но, увы, я не из тех здоровяков, кто на такое способен.

Тут я вспомнил, что дубликат ключей висит в домовой конторе во дворе. Кстати, я мог бы там кого-нибудь попросить вызвать «скорую». Я хорошо представлял себе, что сделают со мной мать и муж Элизабет, если она — не дай Бог — умрет в моей квартире. Они даже могут обвинить меня в убийстве… Я нажал на кнопку грузового лифта, но он был занят и словно застыл на семнадцатом этаже. Я бросился вниз по лестнице — про себя, а может, и вслух проклиная тот день, когда появился на свет. В какой-то момент я услышал, что лифт поехал вниз. В холле двое мужчин перегородили входную дверь диваном, кто-то с семнадцатого этажа переезжал. Весь холл был заставлен мебелью, напольными вазами, связками книг, я попросил, чтобы мне дали пройти, но грузчики сделали вид, что не слышат. Да, подумал я, этого визита я не переживу. Вдруг я вспомнил, что на шестом этаже живет наборщик — сотрудник одной газеты, в редколлегии которой я состоял. Если хотя бы кто-нибудь из его семьи дома, мне помогут вызвать «скорую» и позвонят в контору насчет ключей. Я помчался на шестой этаж. Сердце бешено колотилось, пот лил с меня градом. Я позвонил в дверь наборщика, никто не открывает. Я уже собирался опять кинуться вниз, когда дверь приоткрыли на длину цепочки. Я увидел глаз и услышал женский голос, который произнес:

— Что вам угодно?

Я принялся объяснять, что происходит. Я говорил обрывочно и бессвязно, как человек, находящийся в смертельной опасности. Единственный видимый мне глаз сверлил меня с явным недоверием.

— Я не хозяйка. Хозяева за границей. Я двоюродная сестра.

— Я прошу вас о помощи. Поверьте, я не грабитель. Ваш брат набирает все мои статьи, может быть, вы слышали мое имя?

Я назвал газету, я даже перечислил несколько своих книг, но она ничего обо мне не слышала.

После некоторого колебания она наконец сказала:

— Все-таки я не могу вас пустить. Сами знаете как сейчас бывает. Подождите здесь, я позвоню в контору. Как, вы сказали, ваша фамилия?

Я повторил, как меня зовут, назвал номер своей квартиры и рассыпался в благодарностях. Она закрыла дверь. Я полагал, что дверь вот-вот откроется и она сообщит мне, что дозвонилась до конторы и что «скорая» уже вызвана, но прошло семь минут, а никто не появлялся. Я стоял, несчастный и потерянный, и думал о горьком человеческом жребии. Насколько же все мы рабы обстоятельств. Малейшее недоразумение, и вот все летит вверх тормашками. В сущности, из этого положения есть только один выход: нужно вообще перестать праздновать шабат, называемый жизнью, и, разорвав цепь причин и следствий, мужественно встретить смерть — подлинную основу мироздания.

Прошло еще пять минут, а дверь все не открывалась. Я опять бросился вниз, на ходу воображая, как бы поступил с этой бессердечной женщиной, если бы обладал неограниченной властью. Когда я оказался в холле, диван уже вынесли на улицу. Я увидел господина Брауна, председателя нашего Домового комитета, и сбивчиво рассказал ему о своем бедственном положении. Его взгляд выразил полнейшее изумление:

— Нет, никто не звонил. Пойдемте, я дам вам ключ.

Грузовой лифт был свободен, и я поднялся к себе на одиннадцатый этаж. Открыв дверь, я обнаружил, что Элизабет Абигель де Соллар без туфель, с мокрыми спутавшимися волосами, бледная, как полотно, лежит на диване в гостиной. Я едва узнал ее. Она выглядела намного старше — ей можно было дать все пятьдесят. Под головой у нее лежало полотенце. Она поглядела на меня с молчаливым укором — как жена на мужа, который бросил ее больную и одинокую, а сам отправился развлекаться. Я почти закричал:

— Дорогая Элизабет, идите домой к мужу! Я уже слишком стар для всего этого.

Она обдумала мои слова и грустно сказала:

— Если вы хотите, чтобы я ушла, я уйду, но только не к нему. С ним и с матерью все кончено. С этого дня я одна в мире.

— Куда вы пойдете?

— В гостиницу.

— Вас не зарегистрируют без багажа. Если у вас нет денег, я бы мог…

— У меня есть с собой чековая книжка, но почему мне нельзя остаться у вас? Я не очень здорова, но это не органика, а только функциональное нарушение. Это все из-за них. Я умею печатать, стенографировать. Ах, я забыла: вы же пишете на идише. Идиш я не знаю, но могу выучить через какое-то время. Моя мать разговаривала на идише с бабушкой, когда хотела, чтобы я не могла понять, о чем они говорят, и я запомнила довольно много слов. У меня есть вегетарианская поваренная книга, я могла бы готовить для вас.

Я молча смотрел на нее. Да, она определенно была, моей родственницей — я чувствовал родные гены. Мысль о том, что наша совместная жизнь фактически была бы инцестом, мелькнула в моей голове незваная, одна из тех нелепых мыслей, что приходят Бог знает откуда и поражают своей фантастической неуместностью.

— Да, конечно, звучит соблазнительно, но, к сожалению, это невозможно.

— Почему? Наверное, у вас кто-то есть. Да, я понимаю. Но почему бы вам не завести служанку? Я могла бы и убираться, и готовить. Ваша квартира совершенно неухоженна. Вы, наверное, обедаете в кафетериях. У себя дома я совсем не занимаюсь хозяйством, но это просто потому, что мне не хочется. На самом деле я многое умею. Мать заставила меня пройти курс домоводства. Я стала бы работать на вас бесплатно. Мои родители очень богаты, а я у них единственная дочь. Я не нуждаюсь в деньгах…

Я собрался ответить, но тут раздался резкий звонок в дверь. Одновременно зазвонил телефон.

Я поднял трубку, объяснил, что звонят в дверь, и бросился открывать. Сомнений быть не могло — передо мной стоял Оливер Лесли де Соллар — Долговязый, тощий, с длинной шеей и вытянутым лицом, с жидким венчиком бесцветных волос вокруг лысины, в клетчатом костюме, в рубашке с жестким воротником и при узком галстуке, завязанном совсем узким узлом, — похоже одевались когда-то варшавские франты. Я кивнул ему и вернулся к телефону. Я был уверен, что это снова мать Элизабет, но вместо этого услышал суровый мужской голос, который назвал мое имя и потребовал, чтобы я подтвердил, что это именно я. Затем он внушительным официальным тоном заявил:

— Меня зовут Ховард Уильям Мунлайт, я представляю интересы миссис Харвей Лемкин, матери миссис Элизабет де Соллар. Я полагаю, что вы…

Я перебил его:

— Господин де Соллар у меня. Сейчас он поговорит с вами!

Я кинулся к двери, где по-прежнему стоял мой посетитель, вежливо ожидая приглашения войти, и закричал:

— Господин де Соллар! С прихода вашей жены не прошло и двух часов, а здесь уже настоящий ад! Мне уже угрожали по телефону сначала вы, потом ваша теща, а теперь ее адвокат. У вашей жены был припадок эпилепсии и Бог знает что еще. Мне неприятно это говорить, но мне не нужна ни ваша жена, ни ваша теща, ни ваш адвокат, ни весь этот бедлам! Сделайте одолжение, заберите ее домой, иначе я…