Последняя неделя лета (Квинт Лициний 2 - вбоквелл)
Шрифт:
Когда Яся вернулась от бабы Мани, собираясь хвастаться двумя длинными связками сушеных бычков, нанизыванием которых она сама занималась, то застала Тому, стоящей посреди спальни, и неподвижно глядящей в окно...
– Вот это да!
– восхищенно произнесла Яся, оглядывая засыпанную цветами комнату, - Все видела, а такого не видела! Что случилось?
–
– Боже, да ты заплаканная вся! Что случилось? Этот ведь приходил? Он цветы натащил? Убью, если он тебя обидел!
– Не надо его убивать, - очнувшись, прошептала Тома, - он хороший... и он любит меня...
– И я люблю его...
– добавила, и зашмыгала носом.
– Он что с тобой сделал?
– продолжала допрашивать Яся и, с ужасом, добавила, - У вас было? Он воспользовался?
– Мы прощались. И да, мы целовались, - уловив недоверчивый взгляд Яси, твердо добавила, - только целовались!
– и покраснела, ощутив, что стоит в халате, одетом на голое тело.
К ее удивлению, Яся это не заметила.
Понедельник , 29 августа 1977 г, утро
Колеса поезда мерно отстукивали последние километры до Ленинграда.
Одинокая чаинка плавала в давно остывшем, но так и не тронутом, стакане с чаем. Тома, как и всю дорогу, неподвижно смотрела в пролетающие мимо дома, но взгляд ее за них не зацеплялся, а смотрел, в какую-то, видимую только ей, точку.
Яся сидела рядом, придвинувшись к ней плечом, и нежно, одной рукой, гладила безвольную руку Томы, лежащую на ее коленке. Второй же обнимала ее за талию. Напротив них, на соседнем сидении, лежало уже сложенное и подготовленное к сдаче белье и свернутые матрацы.
– Томочка, ну я тебя умоляю. Ну, это же просто мальчишка. Ну, нельзя так расстраиваться из-за какого-то там мальчишки.
– Я понимаю, - Тома наконец-то оторвалась от окошка, и уставилась теперь в крышку стола, - я все понимаю.
И опять, в который раз, тихо и беззвучно заплакала.
– Все! Прекрати ревы! Через полчаса приезжаем,
там мамы встречают, а ты вся зареванная выйдешь? Да они меня убьют! Прекрати, я сказала!– Как же так, всего неделя как мы знакомы, сутки как мы расстались, а я уже скучаю и места себе не нахожу. Как же так? Вот так взяла и влюбилась?
– не слушая Ясю, похоже сама себе, шептала Тома.
– А Антон? Вот так и все, получается, пшик и нет любви? Я такая получается ветреная?
– Знаешь, - Тома повернулась наконец-то к Ясе, - я ведь не только из-за расставания плачу. Мне, знаешь, и перед Дюшей стыдно. У меня прямо душа ноет. Я совсем не знаю как мне с ним дальше быть. Я же, наконец, поняла, что значит любить и как это больно когда расстаются. Ему же будет так больно, а я не хочу делать ему больно. Но и обманывать его не хочу...
– Ну как мне быть?
– Тома, безнадежно и отчаянно посмотрела на Ясю.
– Да никак!
– возмущено ответила Яся, - Мы в ответе за тех, кого мы приручили, но не в ответе за тех, кто приручился сам. И рассказывать ему ничего не надо. Не хочешь его видеть, ну и не надо. И выкинь из головы по поводу стыдно. Стыдно у кого видно. Ты ему не навязывалась, ничего не обещала и ничего ему не должна. А потом, знаешь, мне, почему-то кажется, что он это переживет. А вот переживет ли твое нынешнее чувство его напор, этого даже я не знаю. Так что, все, выкинь всех мальчишек из головы. Ты наша принцесса, подними носик повыше! Никакой мальчишка не стоит и слезинки из твоих глаз!
– Стыдно у кого видно?
– переспросила, растерянно, Тома, зажмурилась и закрыла руками, начинающие гореть уши.
– Да уж... так стыдно было... когда видно было... что и не передать.
Девчонки переглянулись, покраснели, каждая подумав о своем, и синхронно прыснули. Потому тихонько засмеялись уже тому, что вместе прыснули, потом сильнее, потом практически навзрыд.
Поезд тихо начал втягиваться на перрон. Мимо окна промелькнули, заметившие их, улыбающиеся и машущие, Томина и Ясина мамы.