Последняя ночь на Извилистой реке

— Ты только не скрещивай яйца, Дэнни. Знаю, сколько зла ты видел в школе Парижской промышленной компании. Наверное, ты бы с удовольствием ее взорвал. Но представь себе, здание стоит до сих пор, — предварял встречу с прошлым Кетчум. — Поясняю для вас, Кармелла: там наш будущий писатель начал, как это говорят, путь к знаниям. И вдобавок насмотрелся разной малолетней швали.

Кармелла внимательно слушала. По некоторому недоумению на ее лице чувствовалось, что ей непонятно, зачем нужно скрещивать яйца. А может, Кармеллу это и не интересовало и сейчас она боролась с подступающей тошнотой. Сочетание тряски по грунтовой дороге и отчаянного зловония в кабине, должно быть, побуждало ее выйти наружу и исторгнуть из себя ранний завтрак. Дэнни самого поташнивало, и он старался не замечать медвежьи шерстинки, порхавшие возле его ног. Их поднимал ветер, который врывался в открытое со стороны Кетчума окно. Если окно закрыть, шерстинки перестанут порхать, зато зловоние станет еще сильнее.

Пикап имел ручное переключение скоростей, однако Кетчум все равно умудрялся держать руль одной правой рукой. Локоть левой руки выставлялся из окошка, а ее пальцы лишь слегка касались рулевого колеса. Кетчум крепко держал руль одной правой. Когда ему требовалось переключить скорость, правая рука опускалась вниз, примерно туда, где находились колени Кармеллы, и поворачивала рычаг. В эти моменты левой рукой он слегка придерживал руль, но тут же отводил ее, когда правая возвращалась на место.

Манера вождения у Кетчума была на редкость изменчивой и непредсказуемой — совсем как ветер, что врывался через окошко и трепал клочья его бороды. (Если бы окошко сейчас оставалось закрытым, Дэнни и Кармеллу наверняка бы уже не раз вывернуло.)

— А почему ты не запихал медведя в кузов пикапа? — спросил Дэнни.

Может, это был некий охотничий ритуал, требовавший, чтобы трофей ехал рядом с охотником?

— Ты не забыл, что я ехал через штат Мэн? Да, медведя я уложил в Нью-Гэмпшире, но мне пришлось ехать через территорию соседнего штата. У меня нью-гэмпширские номера. Если бы медведь лежал в кузове, меня легко бы мог остановить какой-нибудь егерь или патрульный и потребовать лицензию. Лицензия у меня имелась, но только нью-гэмпширская.

— А Героя ты куда дел? — спросил Дэнни.

— Затолкал назад. Его раны всю дорогу кровоточили. Живое зверье истекает кровью сильнее, чем мертвое, поскольку у живых продолжает биться сердце.

Эта фраза предназначалась Кармелле, усиленно подавлявшей позывы к рвоте.

— Короче говоря, я усадил медведя рядом с собой. Если не приглядываться — обычное зрелище: в кабине едут двое бородатых парней.

Должно быть, Кетчум сидел во весь рост, а медведя он опустил ниже. Издали зверь вполне казался задремавшим пассажиром. Издали волосы Кетчума и медвежья шерсть тоже воспринимались вполне одинаково (его седина замечалась лишь вблизи). Так что егеря и патрульные даже не остановили свой взгляд на быстро едущем пикапе. Проехали какие-то бородачи, велика важность!

— Я потом выскреб все сиденье. Смыл все пятна крови, — продолжал Кетчум на подъезде к Парижу. — Меня самого занимает: сколько еще мой пикап будет благоухать? Но медвежий запах — самый стойкий. Может, мне несколько месяцев придется с ним ездить.

Кетчум переключился на первую скорость. Его крупная правая рука ненароком задела колено Кармеллы.

— Не волнуйтесь, я не пытаюсь вас завести, — тут же сказал Кетчум. — Никак не думал, что рычаг коробки передач окажется у вас между ног! В следующий раз мы посадим Дэнни в середину.

Дэнни вертел головой, пытаясь увидеть паровую лесопилку, но ее не было. Когда-то бревна плыли по Филипс-Бруку до Парижа. Здесь Парижская промышленная компания, находившаяся в штате Мэн, создала цех по изготовлению тобоганов. Но где же теперь старая лесопилка? Что случилось с конюшней и инструментальным цехом? А еще здесь был дом для собраний — что-то вроде местного клуба. И общежитие — барак на семьдесят пять человек. Да, ведь здесь еще стоял и дом управляющего лесопилкой. В детстве он казался Дэнни красивым. А сейчас осталось только здание школы. Фабричный поселок перестал существовать.

Кетчум остановил машину.

— Что случилось с Парижем? — спросил писатель, слушая шум воды в Филипс-Бруке, который ничуть не изменился.

— Ты хочешь сказать, с Западным Даммером? — грубо поправил его Кетчум.

Старый сплавщик зашагал к холму, где некогда стоял дом собраний.

— Не знаю, почему они тянули до девяносто шестого года. Потом пригнали сюда бульдозер и пошли крушить все подряд!

Он нагнулся и поднял валявшиеся в траве ржавую кастрюлю и не менее ржавую сковородку. Кетчум ударил их друг о друга. Послышался глухой клацающий звук.

Дэнни шел следом за Кетчумом, не оглядываясь на Кармеллу.

— Так все, что здесь было, сровняли бульдозером?

Он мог бы и не спрашивать. Из земли торчали ржавые железки, похожие на кости. Когда-то они были частью станков лесопилки. У конюшни провалилась крыша, и груду досок никто не стал разбирать. Общежитие наполовину ушло в землю. Из невысоких зарослей можжевельника выглядывали остатки двухъярусных кроватей. Дэнни они показались совсем маленькими, словно детские кроватки. Невдалеке громоздился умывальный стояк с круглой дырой, в которую когда-то вставлялась раковина. Чуть поодаль валялся опрокинутый набок ржавый корпус парового тягача «ломбард». Бульдозер помял ему котел, однако больше ничего сделать не смог. Тягач утопал в зарослях одичавшего малинника, похожий на скелет динозавра или иного вымершего чудовища.

— Если хочешь уничтожить место, его нужно сжечь! — бушевал Кетчум.

Кармелла, пыхтя, семенила следом, поминутно останавливаясь и отдирая колючки со своих городских слаксов.

— Я хотел, чтобы ты сначала увидел это позорище. Они даже толком не сумели ликвидировать свой поганый поселок. Что с них взять? У них в Западном Даммере мозги были тупее собачьего дерьма!

— А почему же тогда школа стоит? — спросил Дэнни.

(Вспоминая, сколько он натерпелся от западнодаммерской шантрапы, Дэнни предпочел бы, чтобы здание школы сровняли с землей.)

— Не знаю. Видно, каким-то придуркам она приглянулась. Устроили там что-то вроде базы отдыха. Я тут все время лыжников вижу. Любители погонять на снегоходах приезжают. Нашлись еще какие-то умники. Из тех, что болтают про чистые источники энергии. Хотят на холмах и горках понаставить ветрогенераторов. Высота каждого — триста пятьдесят футов. Размах лопастей — сто пятьдесят футов! Для обслуживания понадобятся дороги. Значит, еще окрестности разворотят. У нас тут что, тропики? Как ударят морозы и повалит снег, игрушки эти нужно останавливать на зиму, иначе сломаются. А сколько придурков будут следить за обмерзанием лопастей и потом за оттаиванием! Весной все это хозяйство запустят снова. Теперь представь, какая пропасть ледяных осколков полетит вниз, когда ветряки закрутятся! Располосуют и лося, и человека — охнуть не успеешь. Забыл еще про шум. Представляешь, какой гудеж тут будет стоять? Самое смешное — ветряки собираются ставить защитники окружающей среды. Это они вопили, что лесосплав губит реки и леса. Правда, может, и их родители. Нынешние совсем молодые.

Кетчум вдруг замолчал, увидев, что Кармелла плачет. Она успела пройти совсем немного и либо запуталась в малиннике, либо боялась наскочить на торчащие из земли железки. Зычный голос Кетчума перекрывал шум Филипс-Брука. Может, Кармеллу напугал паровой тягач «ломбард»? Или вне городской среды она вдруг почувствовала себя совершенно беспомощной?

— Мистер Кетчум, мы можем взглянуть на то место, где мой Анджелу расстался с жизнью?

— Обязательно, Кармелла. Мы ведь туда и едем. Просто мне захотелось показать Дэнни часть его прежней истории, — хмуро ответил ей Кетчум. — Писателям ведь надо знать свою историю! Правда, Дэнни?