Последняя охота

Федор прямо здесь жарил шашлыки для всех. Специально к празднику свинью заколол.

— А сам как теперь? Зима длинная. Что есть будете? Ить вся свинья на шашлыках сожрется. А у тебя внуки! — напомнил Дамир.

— Чудак ты! Да не голодаем мы. Вон еще медвежьей солонины — целая бочка! Без мяса не сидим. Да и в хлеву две свинушки подрастают. О чем ты? Мы куски под подушки не прячем. Все вместе, открыто едим. Так оно вкуснее! Иначе не умеем! — смеялся Федор над озабоченностью условника.

Такого веселого Нового года никто из троих условников не мог припомнить за всю свою жизнь. Все пели, плясали, шутили. Никто никого не задел и не обидел. Даже Влас, хоть и не без труда ему давалось, сдерживал себя и ни разу не цыкнул на Дамира, не назвал Смирнова ни лягавым, ни мусорягой. Только по именам. Он сидел рядом с Михаилом, впервые забыв о фартовом законе, категорически запрещающем такое соседство.

Они хохотали от души над частушками Федора. Тот, затесавшись в хоровод, спел такое озорное, что Влас позавидовал:

Моя милка хоть куда,

Вовсе неудельная!

Только я ей куть-кудах,

А она уж стельная.

Полина, подвязанная цветастой шалью, вовсе помолодела, забыла о боли в спине и ногах, подмаргивала мужу, подзадоривала.

Лида отплясывала «Цыганочку». Золотарев всем аккомпанировал на баяне и не уставал. Только Дамир переживал:

— Неужель всю свинью сожрут за праздник?

Михаил старался не думать ни о чем постороннем. Хватало забот в будни. Их было слишком много в жизни. Редко случались лишь праздники, потому они долго помнились.

Да и были ль это праздники? Когда отмечали их у родни жены, он чувствовал себя незваным гостем на чужой пирушке. И только здесь его никто не одергивал, не поучал и не подначивал. Не следили, как он пользуется ложкой и вилкой, почему после рыбы взялся за шашлык, а сыр съел следом за селедкой. Никто и не смотрел, куда он положил вилку. Пирог с клубникой вовсе не положил на тарелку, а сразу в рот запихал кусками. Нет! Он вовсе не захмелел. Здесь вообще не с чего было пьянеть.

Женщины, выпив шампанского, больше ни к чему не прикоснулись. Мужчины через хороший промежуток времени выпили водки под шашлык.

Влас куролесил больше всех. Увидев Полину пляшущей, поначалу икнул от удивления. Впервые в ней женщину приметил, и совсем нестарую, непотрепанную. Вон как глаза сверкают, словно агаты! Достанется сегодня Федьке! До утра не даст спать.

«Ох и женщина! Спелая вишня!» — невольно залюбовался и влетел в круг. Меченый пел и плясал, кружил баб. Он выгибал грудь в крутое колесо и скакал козлом, становился на уши. Его хвалили, обнимали, а едва присаживался перевести дух, тут же затаскивали в круг за руки и за ноги, заставляя, уговаривая плясать еще.

Аня и впрямь Снегурочкой стала. На глазах преобразилась. Где ее рыжее гнездо? Золотистые локоны рассыпались по плечам, легкие, легче пуха. Глаза голубыми звездами мерцают. И вся она будто воздушная, трепетная, с загадочной улыбкой, вовсе не похожая на будничную. Смеется так звонко, как шаловливый ручеек, без хрипоты и брани. У Власа сердце зашлось: «До чего хороша! Пусть бы не кончался этот праздник!»

Даже Михаил не выдержал. Плясал в хороводе, вспомнив давнее прошлое, деревенское. С каждой женщиной покружился, но больше всех уделил внимание Лиде. Ею он откровенно любовался. И только Дамир не встал из-за стола. Следующий праздник не скоро, когда еще повезет вот так же нажраться на дармовщинку? Мужик старательно впихивал в себя все, что мог достать. Благо руки у него были длинными от природы. Он мало смотрел на пляшущих. Пусть себе бесятся. Ему больше перепадет, заталкивал еще кусок шашлыка. Что? Уже живот не вмещает? Пусть хоть треснет! Не оставлять же на столе такое добро? И вдруг увидел Полину. Кусок поперек горла встал: как она похожа на его Катерину! Точь-в-точь. Ее копия! Даже улыбка! Как же он раньше не замечал? Дамиру сразу стало не по себе. Пропал аппетит. Он сидел за столом один, разинув рот, а она плясала, пела и, казалось, вовсе его не замечала.

«Катя! Катюшка! Катерина! Так вот где ты меня настигла? Я старый стал. Совсем стоптался лапоть. А ты прежняя! Как мне не хватает тебя, родная моя!» Полились слезы из глаз. К счастью, их никто не увидел.

До самого утра светилась огнями елка. Далеко окрест слышались песни и смех. Всякий праздник кончается, и снова наступают трудные серые будни. Как бы он ни был короток, но тем и дорог, что оставляет в памяти человеческой светлую искру. Она еще долго греет и живет в душе теплом.

Что-то изменилось в жизни и отношениях рыборазводчиков и условников. Люди перестали обращаться друг к другу на вы. Влас, как только выдавалась свободная минута, шел к кому-нибудь: то помогал Федору напилить дрова, то вывозил навоз из конюшни.

Михаил каждую неделю топил баню для всех. Нашлось дело и для Дамира. Тот, чтоб не прокисать в одиночестве, очищал от снега дорожки к домам, аллею, ведущую к конторе. Облегчал по возможности жизнь Полины, которую, на удивление ей, частенько называл Катериной. Ей помогал носить воду из реки. Подолгу смотрел, как неспешно управляется та с хозяйством, доит корову, чистит ее, обтирает и кормит.

Федор не ревновал к нему свою жену. Тягу Дамира к Полине понимал по-особому чисто: соскучился человек по домашним заботам, виду бабы — пусть себе греется у нашего очага. И Дамир быстро привык к семье. Вскоре и его признали.

Теперь после работы условники не сидели дома. Каждый спешил убежать скорее от всего, что напоминало лишь об условном освобождении.

Влас нужен был всюду, как всегда. Решили Золотаревы отправить посылку рыбы родителям на материк, а ящика не оказалось. Меченый мигом сбил. Дочке Галины понадобилась кроватка. Федор с неделю мучился, Влас с Михаилом за три вечера сделали. Да такую, что и магазинной потянуться. Меченый сам вызвался и предложил Михаилу:

— Давай попробуем Снежанке постель сообразить. В магазине она дорогая, не по карману. Может, слепим сами? Пусть чувишка в ней кувыркается!

Тщательно выстругивали, шлифовали всякую дощечку, чтоб не осталось ни единой занозы.

— Слушай, Миш, а почему у тебя детей не было? — спросил Влас.

— Не повезло, а может, жена не захотела себя утруждать, или родители отсоветовали. Внушили подождать, пожить для себя…

— Ты вообще у врачей проверялся? Годен в отцы или мимо?

— Нет. Не ходил.

— А знаешь, у твоей жены есть ребенок. Сын. Родила она.

— Как? Когда?

— Как все бабы. Через год после тебя. Теперь ему пятый год.

— От кого?

— Замуж вышла. От него и родила!

— За Олега?

— Хрен его душу знает. До меня дошло, что раньше он твоим корешом был. Потом вы враждовали, наверное, из-за нее. Теперь она с ним ребенком связана. Живут.

— Знаешь, может, так лучше? По молодости они встречались. Может, еще тогда остались бы вместе, но я помешал. Отбил, но не порадовался. Понял, что напрасно влез. Только уже поздно было отступать. В нашей системе разводы не поощряются. Тем более ее отец — начальник. Кучу неприятностей получил бы. А сама Ольга не догадалась уйти вовремя. Так и мучились в роли супругов.