Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников

Встречая Рубцова в Москве после его возвращения из Барнаула, я видел, что он хорошо отдохнул и душой и телом, ибо выглядел посвежевшим и уравновешенным, был добрым и полным новых надежд…

На Алтае свято хранят память о нем. Каждая новая публикация произведений Рубцова, каждое свежее слово об этом удивительном поэте, появляющееся в печати или звучащее по радио и телевидению, встречаются здесь с особой радостью и неизменно вызывают светлые воспоминания.

По инициативе Василия Нечунаева в Алтайском книжном издательстве вышел небольшой сборничек стихов Рубцова для детей «Первый снег», а в 1978 году, подкрепляя это доброе начинание, издательство выпустило в свет его «Зеленые цветы».

ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ

О московском кремле

Бессмертное величие Кремля Невыразимо смертными словами! В твоей судьбе — о, русская земля! — В твоей глуши с лесами и холмами, Где смутной грустью веет старина, Где было все: смиренье и гордыня — Навек слышна, навек озарена, Утверждена московская твердыня! Мрачнее тучи грозный Иоанн Под ледяными взглядами боярства Здесь исцелял невзгоды государства, Скрывая боль своих душевных ран. И смутно мне далекий слышен звон: То скорбный он, то гневный и державный! Бежал отсюда сам Наполеон, Покрылся снегом путь его бесславный… Да! Он земной! От пушек и ножа Здесь кровь лилась… Он грозной был твердыней! Пред ним склонялись мысли и душа, Как перед славной воинской святыней. Но как — взгляните — чуден этот вид! Остановитесь тихо в день воскресный — Ну не мираж ли сказочно-небесный — Возник пред вами, реет и горит? И я молюсь — о, русская земля! — Не на твои забытые иконы, Молюсь на лик священного Кремля И на его таинственные звоны… <1968>

На ночлеге

Лошадь белая в поле темном. Воет ветер, бурлит овраг, Светит лампа в избе укромной, Освещая осенний мрак. Подмерзая, мерцают лужи… «Что ж, — подумал, — зайду давай?» Посмотрел, покурил, послушал И ответил мне: — Ночевай! И отправился в темный угол, Долго с лавки смотрел в окно На поблекшие травы луга… Хоть бы слово еще одно! Есть у нас старики по селам, Что утратили будто речь: Ты с рассказом к нему веселым — Он без звука к себе на печь. Знаю, завтра разбудит только Словом будничным, кратким столь. Я спрошу его: — Надо сколько? — Он ответит: — Не знаю, сколь! И отправится в тот же угол. Долго будет смотреть в окно На поблекшие травы луга… Хоть бы слово еще одно!.. Ночеваю! Глухим покоем Сумрак душу врачует мне, Только маятник с тихим боем Все качается на стене. Только изредка над паромной Над рекою, где бакен желт, Лошадь белая в поле темном Вскинет голову и заржет… <1968>

На автотрассе

Какая зловещая трасса! Какая суровая быль! Шоферы высокого класса Газуют сквозь ветер и пыль. Газуют во мраке таежном По рытвинам в грозной ночи… — Эй! Где тут начальник дорожный? — Лежит у себя на печи… Шоферы уносятся с матом, Начальству от них не уйти! Но словно с беспомощным братом Со мной обошлись по пути. Я шел, свои ноги калеча, Глаза свои мучая тьмой… — Куда ты? — В деревню Предтеча. — Откуда? — Из Тотьмы самой… За мною захлопнулась дверца, И было всю ночь напролет Так жутко и радостно сердцу, Что все мы несемся вперед, Что все мы почти над кюветом Несемся куда-то стрелой, И есть соответствие в этом С характером жизни самой! <1968>

В пустыне

Сотни лет, Пролетевших без вести. Сотни лет, Сверхъестественно злой, Как задуманный Кем-то для мести, Сотни лет Над пустынями зной! Шли с проклятьями Все караваны… Кто ж любил вас? И кто вас ласкал? Кто жалел Погребенные страны Меж песков И обрушенных скал? Хриплым криком Тревожа гробницы, Поднимаются, Словно кресты, Фантастически мрачные Птицы, Одинокие птицы пустынь… Но и в мертвых Песках без движенья, Как под гнетом Неведомых дум, Зреет жгучая Жажда сраженья, В каждом шорохе Зреет самум!.. <1968>

Волнуется южное море

Волнуется южное море. Склоняясь, шумят кипарисы. Я видел усталость и горе В глазах постаревшей актрисы. Я видел, как ходят матросы С тоскою в глазах на закате, Когда задыхаются розы В бредовом своем аромате. А ночью под аспидным небом В томительных сумерках юга Груженные спиртом и хлебом Суда окликают друг друга. И я, увозимый баржою Все дальше за южною кромкой, Всему откликаюсь душою Спокойно уже и негромко.

Последняя осень

Его увидев, люди ликовали, Но он-то знал, как был он одинок. Он оглядел собравшихся в подвале, Хотел подняться, выйти… и не смог! И понял он, что вот слабеет воля, А где покой среди больших дорог?! Что есть друзья в тиши родного поля, Но он от них отчаянно далек! И в первый раз поник Сергей Есенин, Как никогда, среди унылых стен… Он жил тогда в предчувствии осеннем Уж далеко не лучших перемен. <1968>

В глуши

Когда душе моей Сойдет успокоенье С высоких, после гроз, Немеркнущих небес, Когда душе моей Внушая поклоненье, Идут стада дремать Под ивовый навес, Когда душе моей Земная веет святость И полная река Несет небесный свет, — Мне грустно оттого, Что знаю эту радость Лишь только я один: Друзей со мною нет… <1967>

Во время грозы

Внезапно небо прорвалось С холодным пламенем и громом! И ветер начал вкривь и вкось Качать сады за нашим домом. Завеса мутного дождя Заволокла лесные дали. Кромсая мрак и бороздя, На землю молнии слетали! И туча шла гора горой! Кричал пастух, металось стадо, И только церковь под грозой Молчала набожно и свято. Молчал, задумавшись, и я, Привычным взглядом созерцая Зловещий праздник бытия, Смятенный вид родного края. И все раскалывалась высь, Плач раздавался колыбельный, И стрелы молний все неслись В простор тревожный, беспредельный… <1968>

У размытой дороги…

Грустные мысли наводит порывистый ветер, Грустно стоять одному у размытой дороги, Кто-то в телеге по ельнику едет и едет — Позднее время — спешат запоздалые дроги. Плачет звезда, холодея, над крышей сарая… Вспомни — о родина! — праздник на этой дороге! Шумной гурьбой под луной мы катались играя, Снег освещенный летел вороному под ноги. Бег все быстрее… Вот вырвались в белое поле. В чистых снегах ледяные полынные воды. Мчимся стрелой… Приближаемся к праздничной школе… Славное время! Души моей лучшие годы. Скачут ли свадьбы в глуши потрясенного бора, Мчатся ли птицы, поднявшие крик над селеньем, Льется ли чудное пение детского хора, — О, моя жизнь! На душе не проходит волненье… Нет, не кляну я мелькнувшую мимо удачу, Нет, не жалею, что скоро пройдут пароходы. Что ж я стою у размытой дороги и плачу? Плачу о том, что прошли мои лучшие годы… <1968>

Песня

Отцветет да поспеет На болоте морошка, — Вот и кончилось лето, мой друг! И опять он мелькает, Листопад за окошком, Тучи темные вьются вокруг… Заскрипели ворота, Потемнели избушки, Закачалась над омутом ель, Слышен жалобный голос Одинокой кукушки, И не спит по ночам коростель. Над притихшей деревней Скоро, скоро подружки В облаках полетят с ветерком, Выходя на дорогу, Будут плакать старушки И махать самолету платком. Ах, я тоже желаю На просторы вселенной! Ах, я тоже на небо хочу! Но в краю незнакомом Будет грусть неизменной По родному в окошке лучу. Жаль мне доброе поле, Жаль простую избушку, Жаль над омутом старую ель… Что ж так жалобно плачет На болоте кукушка? Что ж не спит по ночам коростель? <1968>