Последняя песнь трубадура

– Как ты не понимаешь, Виктор, – сказала она. – Умирающий человек может чувствовать себя хорошо там, где его болезнь воспринимается как само собой разумеющееся обстоятельство. В больничной палате. А возвращаться на один день в дом, где ты была здоровой и сильной, – это слишком больно. Я бы сказала, это лишний труд. Мы отметим здесь, я выпью лекарства и усну, мне приснятся хорошие сны. А вы поедете домой, и там ни с кем не надо будет возиться. Я сейчас – тяжелый, хлопотный вариант, ты даже не представляешь себе, Витя.

– Что ты говоришь?! Ты отдаешь себе отчет, как ужасно то, что говоришь? Почему ты вбила себе в голову, что умираешь? Тамаре тоже было плохо, а сейчас она почти здорова, ходит тебя навещать. И с чего ты взяла, что нужна нам только здоровой? Мы тоскуем по тебе. Ты нам нужна любая. Алиса, давай не будем придумывать себе дополнительные сложности.

– Именно об этом я и говорю, дорогой. Давай не будем усложнять. Если я действительно поправляюсь, лишний день в больнице мне не повредит. Поверь, дорога меня только утомит.

Виктор вышел из ее комнаты и с ненавистью посмотрел на неподвижную фигуру у окна в коридоре. Не хватало еще видеть соперника в чокнутом подонке.

Театр заказал огромный торт с большой розой из желтого крема и надписью: «Прекраснейшей». Виктор с сыном купили двойку: телевизор и видеомагнитофон, подобрали диски с ее любимыми и совсем новыми фильмами. Тамара обошла кучу магазинов, пока не нашла мягкие пушистые комнатные тапочки бледно-сиреневого цвета, нитку бус из аметиста. И целую ночь вышивала на тапочках красивый узор из бусинок. Дина купила в дорогом бутике роскошный гарнитур из тончайшего золотистого шелка: ночную рубашку и пеньюар. А в коробочку из белого сафьяна положила рубиновое сердечко на тонкой золотой цепочке.

Женщины приехали пораньше, привезли продукты и домашнюю посуду.

Разложили вкусные вещи в тарелочки и вазы, выложили торт на поднос. Тамара и Дина вручили свои подарки до торжества, чтобы Алиса все это надела. Дина уложила чудесные рыжие волосы Алисы короной. Помогла ей переодеться, застегнула цепочку на шее. И они с Тамарой застыли в восхищении. Так хороша была Алиса. Особую утонченность ее красоте придавали тени под глазами, тонкие нити скорбных морщинок. Золотистый шелк осветлил снизу нежный овал лица, оттенил роскошный бархат глаз. Яркие волосы с серебряными нитями спорили богатством оттенка с рубином.

– Алиса, – сказала Дина, – нет тебя лучше. И быть не может.

Мужчины внесли в комнату стол, стулья из холла. Когда накрыли стол и разлили вино, появился Сергей с огромным, завернутым в бумагу предметом. Он содрал бумагу, и присутствующие дружно ахнули. Это был большой, на полстены портрет Алисы в темно-красном костюме. Снимок был не таким, как тот, который опубликовали в журнале. На этом портрете глаза Алисы светились нежностью, теплом, и вся она казалась идеалом женственности.

– Этот подарок я заберу домой, – сказал Виктор. – Если ты, конечно, не возражаешь.

Но Алиса смотрела не на портрет. Все проследили за ее взглядом. В дверях стоял бледный, потрясенный Блондин. Он, как зачарованный, смотрел на портрет, затем перевел взгляд на оживленную Алису в золотистом облаке. Было совершенно очевидно, что он больше никого и ничего не заметил.

– Пусть портрет побудет здесь пару дней, хорошо, Виктор? – сказала Алиса. И позвала ласково: – Заходи, посиди с нами, Валентин.

И он пошел на ее голос и взгляд.

Когда все разошлись, Алиса бессильно откинулась на подушки. «Господи, – привычно попросила она, – пожалуйста, одну ночь без боли. У меня сегодня день рождения. Такой хороший день».

За дверью раздалось шуршание. Блондин никогда не стучал как все.

– Войди, – сказала Алиса. – Посиди со мной. Я хочу тебя попросить: там морфий, ты можешь сделать укол? Совсем маленькую дозу, пол-ампулы. Мне не больно, я просто хочу, чтоб сегодня ночью ничего плохого не было. А сестру звать неохота. Я устала от чужих.

Она вздрогнула сама от последних слов. У нее просто вырвалось, она не это имела в виду. Но не стала ничего объяснять. Такая страстная признательность была в его взгляде. Он дрожащими руками снял с шеи нательный крестик на серебряной цепочке и попросил:

– Возьми, пожалуйста. Надень. Я поздравляю тебя. Это все, что осталось у меня от мамы.

* * *

Когда поздно вечером, после операции, Андрей Владимирович заглянул в комнату Алисы, у нее горела настольная лампа, она лежала поверх одеяла в золотистом наряде и сладко спала. Даже щеки немного порозовели. Рядом сидел этот тип. Андрей положил на тумбочку темно-красную розу.

– Я хотел ее поздравить. Но пусть, конечно, спит. А вы… – начал он и осекся. Парень смотрел на него напряженно, то ли с мольбой, то ли с угрозой. «Ладно», – махнул рукой Андрей и вышел.

Если она может уснуть под таким исступленным взглядом, значит… Значит, ей нужны сильнодействующие средства.

Алиса проснулась поздно ночью. По-прежнему горела лампа, по-прежнему сидел у кровати Блондин. Она вдруг заметила, как сильно он похудел, побледнел, глаза стали совсем огромными. Такие синие, преданные глаза. Мир Алисы вдруг стал крошечным, теплым, уютным. В нем было место лишь для них двоих. Может, он и есть ее главный подарок.

– Ты устал, – прошептала она. – Ложись рядом со мной. И давай укроемся одеялом. Пусть нам будет очень тепло… Обними меня.

Она не знала, что бывают мужчины, способные молиться на женщину в момент плотского обладания ею. Бог послал ей такого в день шестидесятилетия.

– Мой мальчик, – прижала к себе она белокурую голову. – Я счастлива. Ты мой дорогой мальчик. Ты появился, чтобы спасти меня.

* * *

Дине позвонил Виталий Стражников.

– Приветствую тебя, отрада очей моих. Во-первых, разреши передать привет от нового военного прокурора. Он мечтает с тобой познакомиться. Ты на него произвела неизгладимое впечатление. Особенно это: «Он ушел в туалет и не вернулся». Знаешь, действительно только профессионал умеет так использовать деталь. Все ясно. Засранец. Хвалю, ценю. Докладываю. Суд признал показания свидетелей на процессе Блинова недействительными в свете представленных обстоятельств. Открыто новое дело. Блинова выпустят. Князева пасут по всем адресам. Он в розыске. Но ты можешь мне объяснить, почему Серега не называет исполнителя? До него, конечно, и так доберутся, но почему не сказать?

– Виталий, у него не совсем точная информация. Он не на сто процентов уверен. Короче. Пусть сами находят. Есть свидетели. Эксгумация была?

– Да, конечно. Ей сломали шею. Ничего общего с теми способами, которые навязывали Блинову.

– Ну вот. Говорят, труп не может не привести к убийце.

– Ты нервничаешь или мне показалось?

– Конечно, нервничаю. Через два года узнать, как был убит человек. После того, как невиновный принесен в жертву неизвестно кому и чему. Виталий, конечно, можно поймать заказчика и исполнителя. Но почему только сейчас у них возникла такая потребность? Ты не видишь здесь другого преступления, должностного, группового, с особым цинизмом?