Последняя пристань

И еще подумалось Евдокиму: в доме большое влияние имеют женщины, они всегда набожнее мужчин.

Окна дома были задернуты выцветшими, но чистенькими занавесками. У кровати на полу лежала самотканая дорожка. Такую же дорожку через открытую дверь Евдоким увидел и во второй комнате. Все это у меня уже было, подумал он и перевел взгляд на жену Спиридона, невысокую, еще молодую женщину, собиравшую на стол.

— Мне о вас Спиря говорил, — вместо приветствия сказала она. — Мы в те места иногда за хмелем ездим. Красиво там.

В избу, хлопнув дверью, вошел Спиридон.

— Вот тебе и марток, надевай побольше порток, — произнес он и передернулся, словно сбрасывал с себя холод.

Он покрутился на месте, вопросительно посмотрел на жену и снова исчез за дверью. Вернулся оттуда с бутылкой самогонки, заткнутой тряпочкой.

— Жучат нас, каторгу из-за ее, проклятой, примать приходится, а все одно пьем, — произнес Спиридон, глядя на бутылку, и виновато развел руками. — Садись.

Канунников подсел к столу. Еда была небогатой, но и не такой, как у них с Натальей. Рядом с горячей картошкой в мундирах на столе лежали соленые огурцы и пироги с капустой. На отдельной тарелке тонкими ломтиками было нарезано сало. Спиридон налил в кружки самогонки, поднял свою и произнес:

— С наследником тебя. Может, парень будет, у меня вон три девки. — И добавил, повернувшись к жене: — Жена у него рожать собралась. За повитухой приехал.

На лавке, под иконами, сидела бабка, мать Спиридона. Она посмотрела на сына и перекрестилась.

— Антихристы вы. Там человеку худо, а они пить собрались.

— Грех не выпить после такой дороги, мать, — ответил Спиридон. — На улице-то что творится. Жуть да и только.

Канунников давно не пил и хмель сразу ударил ему в голову. По всему телу прокатилось расслабляющее тепло. Сразу захотелось вот так непринужденно посидеть за столом, поговорить со Спиридоном, послушать женщин. Но надо было торопиться, тревога не отпускала душу. Дома ждала Наталья. Случись что, ни одна душа не придет ей на помощь. Евдоким хотел посоветоваться с женщинами о бабке, которую еще предстояло уговорить ехать, но Спиридон опередил его. Подняв второй раз кружку, он сказал:

— А ты, мать, собиралась бы. Моих приняла и его, поди, примешь.

Евдоким настороженно посмотрел на нее. Но, против ожидания, старуха не заставила себя уговаривать. Спросила только, сильно ли убродно ехать?

— Убродно, мать, — откровенно ответил Евдоким. — Шибко убродно. Но раз сюда добрался, значит и обратно доедем.

Бабка сходила в сени, принесла несколько мешочков с сушеной травой. Заглянула в каждый, выбрала нужную и завернула ее в чистый лоскут.

— У вас-то, поди, нет ничего, — сказала она, глядя на Евдокима. — А ну как кровь придется останавливать?

Евдоким понурил голову, о таких вещах он никогда не думал. Болеть до сих пор не приходилось, поэтому лекарством не запасался.

Пока бабка собиралась в дорогу, Шишкин уже запряг Евдокимова коня, бросил в сани охапку свежего сена.

— Дивлюсь я, — сказал он Канунникову, — какая холера заставляет тя жить на берегу. Иди к нам, мы те в Луговом хороший дом дадим. У нас их пустует много.

— С чего пустует-то? — насторожившись, спросил Евдоким.

— Кого раскулачили, кого в тюрьму посадили, кто сам сбежал, вот и пустует. Время нонче крутое до невозможности. — Он оглянулся по сторонам и, нагнувшись к уху Евдокима, шепотом произнес: — У нас позавчерась чуть председателя не забрали. Пытался за конюха заступиться.

— Опять сап? — спросил Евдоким.

— Нет. Кобыла при родах пала.

— Чего же ты меня зовешь?

— Мы живем хоть и в боязни, да все вместе. А ты там совсем один.

— Поживем, увидим, чья правда верней, — ответил Евдоким и обратился к бабке: — Ты, мать, получше в тулуп закутывайся. Иначе замерзнешь, а мне тебя надо привезти живую.

Бабка залезла в сани, улеглась на одну полу тулупа и накрылась второй.

— За матерью через неделю приеду сам, — сказал Спиридон и протянул Евдокиму руку на прощанье.

Спиридон приехал не через неделю, как обещал, а через полторы. Наталья немного недомогала и помощь старой женщины была ей лучше всяких лекарств. Спиридон открыл дверь, когда бабка купала ребенка. Рядом стояли Евдоким и Наталья с холщовой простынкой в руках. Наталья болезненно улыбалась. Спиридон обратил внимание на ее бледное, без единой кровинки лицо. Но удивило его не это, а скрытая и глубокая перемена, случившаяся с Натальей. Черты ее лица стали отточенными и в то же время более мягкими. Оно светилось нежностью и особой внутренней красотой. Спиридону показалось, что за своей женой после родов он этого не замечал.

Канунников обрадовался гостю.

— А ведь точно сын, — засмеялся он, глядя на Спиридона. — Как ты и говорил. Мишкой нарекли.

Пока Шишкин раздевался, Евдоким выскочил из избы, принес соленой осетрины. Наталья поставила на стол чашку с грибами — в осиннике недалеко от дома осенью было много груздей. Канунниковым хотелось встретить гостя как можно лучше.

— Как дома-то? — спросила Спиридона мать. — Я уже давно сбиралась сама уехать, да они не отпускают. Трудно молодым без старухи.

— Дома-то ничего, а вот в колхозе худо, — ответил Спиридон, вешая шубу на крючок у двери. Обвел взглядом стол и, достав из кармана шубы бутылку самогона, протянул ее Евдокиму. — Знаю, что у тебя нету, а новую жизнь обмыть требуется.

— За сына выпить всем надо, — обрадовался подарку Евдоким. — А тебе, мать, от нас особое спасибо. Уж не знаю, чем и отблагодарить.

Евдоким разлил самогон по кружкам, одну из них пододвинул бабке. Та едва притронулась губами к ее краю и поставила кружку на стол. Спиридон залпом опрокинул самогонку в рот и взял в руки большой кусок осетрины. Но ел нехотя, медленно двигая челюстями, и все время смотрел в окно отсутствующим взглядом. Его поведение показалось Евдокиму подозрительным. Но задавать вопросов он не стал, ждал, когда Шишкин расскажет обо всем сам.

Спиридон не заставил себя долго ждать.

— Хлеб у нас сгорел, — тяжело произнес он и опустил голову.

— Как сгорел? — не понял Евдоким.

— Дочиста. Вместе с амбаром.

— Что же теперь будет-то? — запричитала бабка. — Вся деревня по миру пойдет. Ведь нам и сеять неча. Всю пшеницу смололи.

Только теперь до Канунникова дошла вся серьезность случившегося. Если сгорит крестьянский двор — горе большое, но оно касается одной семьи. А когда погибнет колхозный амбар — это уже беда всей деревни. Через два месяца начнется посевная, а где взять семена, никто не знает.

— Господи, да как же это стряслось-то? — всплеснув руками, спросила бабка. Услышав о несчастье, она сразу почернела лицом.

— Если бы и знал кто как, все равно ничего не поправишь, — ответил Спиридон. — Полыхнул враз амбар, будто солнце посередь ночи взошло. Пока народ выскочил, сообразил в чем дело, от него уже ничего не осталось.

Праздничное настроение исчезло. В избе воцарилась давящая тишина.

— Не будет никакого толка из коллективизации, — нарушил молчание Евдоким. — Свой двор всегда надежнее.