Последняя роль неудачника
Шрифт:
— Я говорю с Вячеславом Ивановичем Прокофьевым?
— Да, Александр Борисович, это я. Как хорошо, что вы позвонили…
Ирина поставила турку на плитку и присела на табурет. Лицо у нее было грустным, по краям рта проступили две тонкие морщинки. В памяти у нее возникло веселое лицо маленького Маратика. Мальчишка, в самом деле, был очень смышленый. В последний раз Ирина видела его года четыре назад. Тогда у них состоялся очень серьезный и очень взрослый разговор.
— Тетя Ира, а почему у вас нет сынишки? — спросил мальчуган.
— У
— А у моей мамы есть и сынишка и дочка!
— Да, я знаю.
Тогда, вертясь на коленках у Ирины, мальчишка выдал фразу, которая на всю жизнь засела у нее в памяти.
— Теть Ира, если я умру, у мамы останется Гузель!
Ирина улыбнулась.
— Ты будешь жить долго и счастливо. И доживешь до самой старости! Будешь седым-седым дедушкой!
Мальчик улыбнулся в ответ и произнес — задумчивым, странным и совсем не детским голосом:
— Может быть, и буду. А может быть, и нет. Мне приснилось, будто я умер, и мама плачет. И тогда я подумал, что это хорошо, что у мамы есть еще и дочка. Вам тоже надо родить еще одного ребеночка!
— Хорошо, убедил. Я обязательно рожу второго ребеночка. А ты взамен перестань думать о всяких глупостях, хорошо?
— Хорошо, — кивнул малыш.
Кофейная пена с шипением выплеснулась на конфорку. Ирина быстро переставила турку на стол, снова опустилась на табурет и горько разрыдалась.
Иван Максимович Прокофьев, отец Вячеслава, оказался невысоким, ладно скроенным мужчиной лет шестидесяти, с приятным, хотя и несколько одутловатым, лицом и седыми волосами, аккуратно зачесанными набок. На подбородке у него красовалась седая бородка-эспаньолка, делавшая его похожим на какого-нибудь писателя или ученого. Вместо галстука Иван Максимович носил яркую шелковую бабочку.
Они сидели за столиком кофейни, у самого окна, так, что солнечные лучи, падая на белую скатерть и белые чашки, воспламеняли их и заставляли мужчин щуриться.
— Отличный сегодня день, — сказал Прокофьев, попыхивая трубкой и поглядывая на Турецкого небольшими, внимательными глазами.
— Да, неплохой, — согласился Александр Борисович.
Турецкий был готов к любому повороту дела. Если условия окажутся нелепыми, а задание невыполнимым, он просто встанет и покинет кафе. Но если дело покажется вполне осуществимым, а условия — приемлемыми — в этом случае Александр Борисович был не намерен медлить. Он подпишет договор и уйдет отсюда с авансом в кармане. Подобный исход встречи был заранее обговорен в телефонном разговоре. В сумке у Турецкого лежал бланк договора с печатью агентства и пустыми графами, которые можно было заполнить в течение десяти минут.
— Спасибо, что согласились встретиться, — сказал Прокофьев. — Мой сын много рассказывал о вас. Говорил, что вы «легенда». И, как мне кажется, даже немного гордился тем, что посадили его именно вы. — Прокофьев улыбнулся и добавил: — Как бы странно это ни звучало.
— Действительно, странно, — отозвался Турецкий и отхлебнул кофе.
Он чувствовал себя немного глупо. Напротив него сидит человек, сына которого он несколько лет назад упрятал
за решетку. А тональность разговора была такой, словно он, Александр Борисович, был строгим учителем, беседующим с отцом неуспевающего ученика. Того самого ученика, которому «строгий учитель Турецкий», ради «его же блага», влепил двойку.— Я введу вам в курс дела, — снова заговорил Прокофьев. — Но сначала вы должны пообещать мне, что наш разговор будет строго конфиденциальным.
— Всё, что вы мне скажете, останется между нами, — привычно заверил будущего клиента Турецкий.
Иван Максимович удовлетворенно кивнул.
— Полагаю, так и будет. Вы не из тех, кто нарушает слово. Итак, дело вот в чем. В городке под названием Лебедянск у меня есть театр.
— Театр? — вскинул брови Турецкий.
Прокофьев кивнул:
— Именно так. Когда-то «Глобус» был городским театром, но несколько лет назад я выкупил его у города и стал его полновластным хозяином.
— Поздравляю, — сказал Турецкий.
— Спасибо, — абсолютно серьезно ответил Прокофьев. — Театр «Глобус» имеет богатую историю. Сто лет назад его основал один лебедянский меценат — купец по фамилии Ларионов. Тот не жалел денег на его содержание, выписывал лучших актеров из обеих столиц, и очень быстро «Глобус» приобрел славу лучшего театра в губернии.
— Приятно слышать, — брякнул Александр Борисович, сдерживая зевок. — Но нельзя ли поближе к делу?
Иван Максимович посмотрел на сыщика и прищурился.
— Да, вы правы. Я начал слишком издалека. Просто я очень люблю свой театр и готов рассказывать о нем часами.
«Только не это», — с усмешкой подумал Турецкий.
— Тогда, пожалуй, я сразу перейду к делу, а потом уже мы побеседуем о нюансах.
— Это было бы великолепно, — заметил Александр Борисович.
— Дело, собственно, вот в чем. Четыре дня назад пропала одна наша артистка. И не просто артистка, а выражаясь театральным языком, «прима»! Екатерина Шиманова. Она играла главные роли во всех наших постановках. При этом ей всего двадцать семь лет.
— Она у вас и старух играла? — поинтересовался Турецкий, едва не зевнув. Еще не успев начаться, эта история уже ему наскучила. Какой-то провинциальный театр. Какая-то пропавшая актриса, которая — с вероятностью девяносто процентов — загуляла перед праздниками с каким-нибудь денежным ухажером. Может быть, он увез ее в Крым. Или на Гавайи. Или к черту на кулички. Какая, в сущности, разница?
— Екатерина Шиманова могла сыграть что угодно, — сдержанно ответил Прокофьев. — Я говорю не как владелец театра, а как его художественный руководитель. Она — гениальная актриса!
«Что же она до сих пор торчит в вашем Лебедянске, если такая гениальная?» — хотел спросить Турецкий, но сдержался. Сейчас его в этом деле интересовало только одно — гонорар. Если бы не больной мальчик, он давно бы плюнул и сделал театралу «ручкой». Однако ситуация не располагала к подобным выходкам.
— Итак, она пропала, — сказал Александр Борисович. — Как вы это обнаружили и что предприняли для ее поисков?
— Четыре дня назад она должна была играть Снегурочку в постановке по Римскому-Корсакову.