Последняя свобода

— Я не знала, для чего он хранит их. А если для оправдания, а если я уничтожу нечто ценное?

— Я решился, — сказал Гриша угрюмо, — после вашего ухода.

— Когда мы с Васей осматривали мусоросжигалку?

— Да. Все эти годы я знал, что в любую минуту успею… И вот эта минута пришла. Покончить с психозом на «литературной» почве, сжечь проклятый финал… Я нашел в сарае пустую банку.

— Вот это финал!.. Впрочем, нет — он еще впереди. Ну, Алла?

— Я подошла к семичасовой электричке (слышала, как Василий говорил). На платформе были вы двое, но ты остался. Я поехала с ним и попросила убежища.

— Вась, ты знал, что за картиной сцена убийства?

— Откуда, Господи Боже мой!

— Вася, прости. Я не могла доверять тебе полностью, ты брат, лицо заинтересованное, и мог осмотреть мои вещи. Когда ты позвонил и сказал, что Леон едет, я сбежала. И вспомнила только на улице, но побоялась вернуться. Да и кому придет в голову шарить за картиной! Ты догадался, Леон?

— Догадался. От губной помады в прихожей на подзеркальнике несло «Златом скифов».

— Да, я нечаянно пролила духи, когда собиралась, я спешила. В общем, — заключила она трезво и горько, — мы с мужем крепко «наследили».

— Крепко, — я посмотрел на Горностаева. — Может, ты наконец раскроешь тайну семисот тысяч?

— Нет.

— Ладно, пока обойдемся.

— Ты знаешь?

— По-моему, да.

— Ты все знаешь?

Я выразительно посмотрел на него и промолчал. В гнетущей паузе раздался приглушенный голос ученика:

— Так это вы сыграли роль черного монаха?

— Отстаньте от меня со своими чертовыми монахами!

Юра сказал с укором:

— Вы же написали «Четвертого Всадника».

— Кажется, ты считаешь его макулатурой, — вставил я.

— Журнал, а не статью. Я ее сохранил в своем архиве. Там есть любопытные совпадения…

— Ничего там любопытного нет! — отрезал Горностаев. — Все уже известно-переизвестно.

— Но вы были первый… Маш, скажи.

— Да, дедушка читал, он даже хотел с вами познакомиться.

— Ведь ваш дедушка умер своей смертью? — нервно осведомилась Алла.

— У него разорвалось сердце. Его напугал какой-то человек.

— Который сыграл роль черного монаха здесь, у нас, — пробормотал я и жестом зловещего фокусника достал из сумки под столом еще один «вещдок» — грязную черную ткань.

— Это мой халат, подаренный Марго на день рождения. Ночью в грозовом саду или на темной улице он напоминает монашеское облачение. Как на картине Нестерова. Никто не хочет примерить, чтобы убедиться?

Дураков не нашлось. Глядели на мою «находку» со страхом. Василий воскликнул:

— Где ж ты его выкопал?

— На месте первого преступления.

— Первого? А разве было не одно?

— Не одно и не два, как я подозреваю. Если присмотреться, а в криминалистической лаборатории присматриваются пристально, на материи заметны бурые пятна, — тем же эффектным жестом я извлек на белый свет бедное шифоновое платье. — Видите? На нем пятна ярче, конечно. И вода их не смыла. Ничего не смыла.

Я ощущал всеобщее оцепенение — как слабый отголосок моих чувств этих последних дней, последних лет. Кто-то спросил искаженным голосом:

— Она умерла в этом платье?

И еще кто-то:

— Так где же мертвая?

Я сделал усилие, чтоб прийти в себя, и заговорил деловито:

— Судя по пятнам на халате, убийца нес труп, прижимая к груди.

— Куда нес? — прошептала Аллочка.

— Куда? — Я усмехнулся. — А ведь именно ты, дорогая моя, дала мне ключ к разгадке.

— Леон, нет!

— Ее-то не впутывай… — начал Гриша угрожающе, но перебил Коля со сдержанным, хорошо знакомым мне по себе самому, бешенством:

— Отец, я говорил тебе, что узнал этого псевдомонаха в зеркале.

— Он меня ненавидит, потому что я любил его мать.

Я подавил в себе желание вышвырнуть ученичка в окно и продолжил спокойно (надеюсь, что так!) вести дознание:

— По древнейшему законодательству — отраженному в Библии, кстати сказать, — для обвинения требуются двое свидетелей. Мария, что ты видела из нашего чердачного окна в ночь убийства?

— Человек в этом халате шел по улице.

— И нес желтую дорожную сумку с «тяжелым серым камнем»?

— Да.

— Под фонарем он обернулся. Ты узнаешь его среди присутствующих?

Она не ответила.

— Имей в виду: твое свидетельство — решающее.

Золотые глаза вспыхнули грозным огнем.

— Не узнаю!

— Итак, очная ставка на этом кончается.

— Леон! — не выдержал мой старый друг. — Ты-то знаешь?

— С Божьей помощью… — уклонился я от прямого ответа. — Да и вы помогли, близкие мои предатели…

— Ты идешь в милицию?

— Это секрет следствия. Пока что вы свободны.

Никто не сдвинулся с места. К мусоросжигалке, в пещеру, в больницу, в мансарду… мест много. «У Отца Моего обителей много» — всплыли вечные слова… В том числе и в геенне огненной. Им было страшно.

— Отец, ты нашел могилу?

— Я нашел нож. «Черна твоя душа и остро лезвие», помнишь? — И я продемонстрировал последний «вещдок» из писем, что посылала мне Мария.

А когда они разошлись, уже подступал вечер — зеленый, золотой, медовый на исходе лета, и мы остались вдвоем с убийцей.

Глава 31

Благодаря застойным связям Артура Иосифовича Милашкина, мне удалось заполучить аудиенцию у знаменитого психиатра. Я надеялся уговорить его участвовать в судебно-медицинской экспертизе. «На предмет вменяемости», так сказать.

Пожилой господин говорил лениво, раскинувшись в старинном роскошном кресле в роскошной квартире; из раскрытого окна веяло острым, с гнильцой, ветерком с Москвы-реки.

— Чтобы иметь определенные выводы, я должен общаться с подсудимым, а не с его, извините, доброхотами.

— Я не смею и надеяться, но…

— Правильно, я давно уже не участвую…

— …но история настолько необычна!

— Это как раз обычное мнение. Каждый считает свою историю уникальной. В чем обвиняется ваш брат?

— В убийстве.

— Состояние аффекта или продуманное предумышленное деяние?

— Однозначный ответ дать невозможно, поэтому я и обратился к вам.

— Кого он убил?

— Мою жену. И еще некоторых людей.

— Вы странно выражаетесь. Кого конкретно?