Последняя тайна храма

Сначала инспектор быстро перебирал фотографии, не придавая им особого значения; но постепенно вид раскопа стал меняться, и Халифа сконцентрировал внимание. С каждым снимком траншея становилась шире и глубже. На глубине примерно трех метров в земле начали проглядывать очертания некой коробки или ящика, причем, судя по блестящей поверхности, из золота. Неподалеку из почвы вылезала изогнутая металлическая ветвь. На следующих снимках появились похожие ветви, а также еще один, меньших размеров, ящик. В дальнейшем стало ясно, что это не ящики, а ступени тщательно сделанного пьедестала, из центра которого в направлении ветвей выходил толстый ствол. Фотограф добросовестно зафиксировал, как дюйм за дюймом странный предмет выступал наружу, пока наконец его не вытащили из траншеи и, очистив от земляных наслоений, не поставили перед аркой, которая служила как бы рамкой для него.

Халифа целую минуту разглядывал эту последнюю фотографию, не обращая внимания на тлевшую между пальцами сигарету, затем, наклонившись к столу, переворошил только что просмотренные материалы и достал снимок триумфальной арки с изображением семиконечного светильника на фризе. Он поднес одну фотографию к другой, сравнивая запечатленные на них предметы – светильник на фризе и светильник из раскопа. Потребовалось совсем немного времени, чтобы понять – предметы идентичны.

Ему вспомнилась странная встреча в каирской синагоге. «Светильник Божий, символ великой силы нашего народа. Главный символ. Знак знаков».

Он еще некоторое время смотрел на фотографии, переводя взгляд то на одну, то на другую; затем встал и медленно подошел к двери. Сотрудница ждала снаружи.

– Все в порядке? – спросила она.

– Все хорошо, – ответил Халифа. – Я только хотел спросить… ммм… можно от вас послать факс в Иерусалим?

Иерусалим

Лайла прислонилась затылком к стене изолятора и, поднеся колени к груди и обхватив икры руками, уставилась в потолок. Ей хотелось справить нужду, но, бросив короткий взгляд на стоявший в углу камеры унитаз без сиденья, она заставила себя сдержаться – Лайла знала, что за ней наблюдают, и не хотела доставлять лишнего удовольствия своим тюремщикам, выставляя себя на обозрение в такой унизительной позе. Пока можно терпеть, решила палестинка, стиснув бедра и стараясь не обращать внимания на стеклышко в двери, она не встанет.

Ее арестовали на выходе из храма, четыре часа назад. Все произошло молниеносно и очень жестко. Целая бригада полицейских, среди которых был и приходивший к Лайле следователь, перекрыла все пути. Затем, приставив пистолет к голове, журналистку заставили лечь лицом наземь и надели наручники. Она не пыталась оказывать сопротивление, зная, что это только ухудшит ее положение. Доставив в отделение, ее сначала посадили в душную камеру, а потом повели к следователю. Допрос длился два часа. И она выложила начисто все, что разузнала за последние дни: про Вильгельма де Релинкура, про Кастельомбр, про Дитера Хота, про менору. Не потому, что сдрейфила перед пронизывающим, испепеляющим взглядом следователя, который, будто пронзая череп Лайлы, впивался в саму ее душу. Нет, она предоставила им информацию просто потому, что отпираться уже не имело смысла. Самое важное – что речь идет о меноре – он уже знал, а детали можно было найти в ее записных книжках и через людей, с которыми она контактировала. И тогда Лайла попробовала спасти положение, надавив на самую чувствительную точку в уме полицейского.

– Я вам нужна, – сказала она, с трудом выдерживая его взгляд и все же не сдаваясь. – Мне плевать на менору, но мне не плевать на то, что произойдет, если тип вроде аль-Мулатхама завладеет ею. Так что лучше развяжите мне руки. Потому что если аль-Мулатхам опередит вас…

Лайла сомневалась, что ее слова подействовали на следователя, однако ничего лучше она придумать не могла. Ставка сделана, и суждено ли ей принять дальнейшее участие в игре, как говорил ее отец, «знает лишь Господь и глубокое синее море». Теперь оставалось сидеть и ждать.

Она крепче сжала бедра и, прислонив к коленям лоб, прикрыла глаза. Неконтролируемые видения вихрем понеслись в ее голове: Лайле представлялась золотая менора, свечи которой по необъяснимой причине испускали не лучи света, а липкие, клейкие сгустки крови.

Стоя с другой стороны двери, приставив один глаз к прямоугольному стеклышку, Бен-Рой боролся с водоворотом разрозненных мыслей и образов, не дававших покоя его разуму: менора, аль-Мулатхам, статья в газете, Галя, дезодорант… И громче всех звучала одна мысль, сдерживавшая напор параллельных фантазий: «Мне поможет менора».

Он не мог предположить, как и в какой ситуации, но точно знал, что именно менора будет тем шансом, которого он так упорно ждал. Пусть он не вернет Галю, зато сполна отомстит ее убийцам. Да, думал Бен-Рой, светильник будет оружием, крючком, на который он поймает аль-Мулатхама.

Он глотнул водки из фляжки и пошел обратно в свой кабинет. Запершись, он сел за стол и вынул фотографии, которые ему прислал по факсу египтянин.

– Боже мой, – шептал Бен-Рой так же ошеломленно, как и в первый раз. – Боже всемогущий.

Дрожащими от волнения руками он брал в руки одну за другой фотографии, не смея перевести дыхание; затем, отложив их в сторону, взял телефонную трубку и набрал номер. Прошло пять гудков, и на другом конце линии послышался голос.

– Шалом, – сказал Бен-Рой, дергая серебряный кулон на шее. – Можете говорить? Я нашел кое-что, что может быть вам интересно.

Иерусалим

В самом сердце еврейского квартала Старого города, в южной части Кардо, под защитным колпаком из оргстекла на всеобщее обозрение выставлена золотая менора – стержень на ступенчатом шестиугольном основании, с шестью изгибающимися ветвями, расходящимися по обе стороны от него. Согласно поясняющей надписи на табличке, это первая точная копия подлинной меноры, изготовленной знаменитым ювелиром Бецалелем и пропавшей после падения Храма две тысячи лет назад.

Когда солнце опускалось к горизонту, Барух Хар-Зион подошел к спрятанному за стеклом канделябру и, закинув голову, захохотал – долгим, раскатистым смехом, смехом радости и счастья, которым, как он думал раньше, никогда больше не будет смеяться. Еще накануне вечером он молил послать ему знак, подтверждающий, будто все, что он делает, кровь, которую проливает, не напрасны. И вот, не прошло и суток, знак был ниспослан. Причем более ясного, прозрачного, очевидного нельзя и пожелать – этим знаком была истинная менора. Сколько прошло веков, сколько людей родилось и умерло, но только сейчас и только ему открылся этот Символ. Вот почему он так безудержно хохотал.

Сзади приблизился его телохранитель Ави.

– Что делать-то будем?

Хар-Зион поднял руку в перчатке и дотронулся пальцем до стекла, постепенно приходя в себя после приступа хохота.

– Да ничего, – ответил он. – Пока ничего. Подождем. Мы не должны показывать им, что знаем. Пока по крайней мере.

Ави покачал головой:

– Не могу поверить. Просто не могу в это поверить.

– Так все они говорили, Ави. Все, кого призывал Господь: Авраам, Моисей, Илия, Иона – все они на первых порах сомневались. Но это Его голос. Это Он открыл нам великую тайну. Он дал нам знак. Он бы не сделал этого, если бы мы не заслужили. Но наше время пришло, и мы увидим воссозданный Храм.

Он помассировал плечи и подошел еще ближе к стеклу. Кто бы мог предположить? Кто мог вообразить? Впрочем, сам Хар-Зион всегда знал, что он избранный, спаситель народа. Сейчас он будет ждать. Пускай Бен-Рой ищет, как ему и положено. А вот потом, когда найдет…

– Благодарю тебя. Господи, – зашептал он. – Я не подведу тебя. Клянусь, не подведу.

Луксор

– Так, с тебя пятнадцать фунтов. Еще партию?

Вместо ответа Халифа допил чай и, поднявшись, захлопнул ящик с нардами.