Последняя тайна Распутина

И вот спустя три недели после идиллической сцены рассказчик анекдотов становится подозреваемым в убийстве. Царица настаивала на его соучастии. В очередной телеграмме, отправленной мужу в Ставку в Могилеве и доставленной ему в «17 ч. 07 мин.», императрица умоляет: «Не можешь ли немедленно прислать Воейкова? [77] Нужно его содействие, так как наш Друг исчез с прошлой ночи. Мы еще надеемся на Божье милосердие. Замешаны Феликс и Дмитрий» [78] .

77

Владимир Николаевич Воейков (1868–1947), дворцовый комендант (1913–1917), генерал-майор Свиты, доверенное лицо императора.

78

Красный архив. М. – Пг., 1923. Т. 4. С. 199.

В этот же день, 17 декабря, в шесть часов вечера лента аппарата Юза в Ставке Верховного главнокомандующего Русской армии в Могилеве стала отбивать новое сообщение, на этот раз уже с пометкой «срочная». Оно было не от императрицы, а от министра внутренних дел, и оказалось настолько сенсационно, что полковник Ротко, начальник отряда связистов, немедленно передал ее государю. В черновике телеграммы видно, что буквально все ее слова подчеркнуты! Возможно, это произошло от нервного напряжения. А может быть, текст был важен целиком?

«В ночь с 16 на 17 декабря, – говорилось в телеграмме, – у дома 94, на Мойке, принадлежащего князю Юсупову, постовой городовой услышал несколько револьверных выстрелов и вскоре был приглашен в кабинет молодого князя Юсупова, где находился он сам и неизвестный, назвавшийся Пуришкевичем. Последний сказал: „Я Пуришкевич. Распутин погиб. Если ты любишь царя и Родину, то будешь молчать“. О чем городовой доложил по начальству. Произведенным сегодня с утра расследованием установлено, что кто-то из гостей Юсупова около трех часов ночи стрелял в примыкающем к дому 94 садике, имеющем вход непосредственно в кабинет князя, причем был слышен крик человеческий и затем отъезд мотора. Стрелявший был в военно-походной форме. При ближайшем осмотре на снегу садика найдены следы крови. При расспросах у градоначальника молодой князь показал, что в ту ночь у него была пирушка, но Распутина не было, а стрелял Великий князь Дмитрий Павлович в дворовую собаку. Труп собаки обнаружился зарытым в снегу. Расследованием на месте жительства Распутина на Гороховой, 64, дознано: 16 декабря в девять часов вечера Распутин отпустил, как это он обычно делал, бывшую при его квартире охрану и мотор, заявив, что больше сегодня не выйдет, а будет спать. Опросом прислуги и домового дворника установлено, что с 12 с половиною часов ночи к дому подъехал большой крытый парусиной мотор, в котором был неизвестный и шофер. Неизвестный черным ходом прошел в квартиру Распутина, где последний, по-видимому, его поджидал, так как встретил как старого знакомого и вскоре вместе с ним тем же ходом вышел на улицу, сел в мотор и поехал по Гороховой в направлении Морской. До сих пор Распутин домой не возвращался и принятыми мерами не разыскан. Есть много оснований полагать, что он убит в саду Юсуповых, а тело вывезено за город и скрыто. К следствию не приступлено за отсутствием объекта преступления, а расследование в порядке 23 статьи Военного положения Министром внутренних дел поручено генералу для поручений Попову. По получении новых данных буду телеграфировать дополнительно» [79] .

79

ГАРФ. Ф. 111. Оп. 1. Д. 2981/а. Л. 1.

Царь имел возможность перепроверить сообщения по прямому телефонному проводу с Петроградом. Его кабинет был связан «вертушкой» с Палисандровой гостиной в покоях императрицы в Александровском дворце в Царском Селе. Но звонков не последовало. Возможно, что вопреки всему Николай II верил, что, может быть, Распутин жив. И потому монарх решил отложить важные решения до 18 декабря, не покидая Ставку в Могилеве.

Утром следующего дня, когда царь вместе с наследником посетили литургию в штабной церкви, монарх сохранял в тайне содержание мрачных телеграмм. Ни сын, ни свита еще не знали о громком убийстве в столице. Однако многие обратили внимание на печальный вид монарха.

Эта озабоченность накручивалась текущей телеграфной перепиской с супругой. В 11 часов 42 минуты императрица в новой телеграмме умоляла: «…мне страшно необходимо твое присутствие». При этом утренний завтрак, который обычно начинался в 12:30, прошел как обычно: с тремя блюдами, мадерой и красным крымским вином в виде дижестива.

Однако, едва выйдя из-за стола, царь отправился в аппаратную и послал жене телеграмму: «Выезжаю в 4:30».

События в Петрограде к этому моменту приобретали небывалый размах. Александра Федоровна, в нарушение судебных процедур и превысив полномочия, взяла в свои руки ход расследования: от имени Николая II санкционировала задержание одного из самых близких к царской семье людей – великого князя Дмитрия Павловича.

Вот почему 18 декабря в 15:45 в Могилев от царицы пришла новая телеграмма: «Приказала Максимовичу [80] твоим именем запретить Д(митрию) выезжать из дому до твоего возвращения. Д(митрий) хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь? Целую без конца» [81] .

Получалось, что по ее распоряжению Дмитрий Павлович был помещен под домашний арест. Императрица требовала, чтобы его судили полевым судом, а это могло быть только в одном случае – в случае его измены. И, видимо, такой вопрос поднимался неслучайно.

80

Константин Клавдиевич Максимович (1849–1917), помощник командующего императорской главной квартиры.

81

Красный архив. М. – Пг., 1923. Т. 4. С. 200.

Днем Николай II находился в Ставке на совещании. Русское командование должно было рассматривать весеннее наступление на фронтах и его координацию с союзниками. Для этого в Могилев прибыл генерал Генштаба Данилов. В своих мемуарах он вспоминал: «Начавшись с утра, оно шло под председательством Государя и в присутствии генерала Гурко, замещавшего больного начальника штаба генерала Алексеева. Однако после перерыва для завтрака в среде совещавшихся почувствовалось какое-то замешательство. Стал передаваться шепотом слух о получении из Царского Села какой-то важной телеграммы, требовавшей спешного отъезда Государя из ставки в столицу. Совещание было скомкано. Оно шло довольно беспорядочно, прерывалось какими-то дополнительными сведениями, получавшимися из Царского Села и остававшимися для нас секретными…» [82]

82

Ю. Данилов. На пути к крушению. М., 2000. С. 215.

Обычно об отъездах царя извещалось заранее, а подготовка к путешествию в столицу занимала несколько дней. Время всегда было необходимо для сбора челяди государя и организации охраны, которой руководил Борис Александрович Герарди – полковник отдельного корпуса жандармов, начальник дворцовой полиции. Список мероприятий включал в себя действия секретной агентуры в среде революционеров и наблюдения за лицами как местными, так и приезжими, выяснение личности этих людей, перлюстрацию корреспонденции и даже санитарные и противопожарные мероприятия в пунктах прохождения царского поезда. В стране, где имелись революционеры-террористы, любое передвижение по железной дороге было чревато покушением. Печальный пример такого железнодорожного теракта имел место во времена отца Николая II – Александра III. Кроме того, в воюющей стране следовало опасаться и диверсантов противника, которые, возможно, имели свою агентуру в Могилеве. Но 18 декабря на сборы и мероприятия было отведено всего 2 часа.

Внезапное решение царя об отъезде в столицу удивило штабистов и генералитет Ставки Верховного. Заинтригованные, многие из них гадали о причинах спешки. В штабной столовой дежурный по Ставке генерал Кондзеровский встретил неожиданно прибывшего в Могилев генерал-адъютанта, графа Татищева. Появление царедворца придавало происходящему характер интриги. Дежурный генерал обратился к нему с естественным вопросом о цели визита, и, к удивлению, гость прямо в штабной столовой публично объявил об убийстве Распутина. Офицеров, свидетелей громкого диалога, охватило ликование. На радостях они вскрыли шампанское и пили за здравие убийц. А в это же время – в 16:30 – царский поезд отошел от перрона вокзала в Могилеве.

Николай II выезжал в Царское Село, откуда он желал лично контролировать ход следствия. Дело касалось не только смерти фаворита, но и царских родственников, а в отношении них монарх сам должен был принять решение.

2.

Первые сведения, сообщенные в телеграмме, переданной полковником Ротко, представляли собой довольно точное описание места преступления и даже обстоятельств убийства. Они были составлены на основе свежих показаний, данных городовым 2-го участка Адмиралтейской части Ефимовым и городовым 3-го участка Казанской части Власюком начальнику сыскной полиции Петрограда. Полицейская будка Ефимова находилась на противоположной от дворца Юсуповых стороне реки Мойки – на Морской улице, между домами 61-ми 63-м. Здесь помещался 2-й полицейский участок 2-й Адмиралтейской части. От набережной у Юсуповского дворца к Морской улице ведет пешеходный Почтамтский мостик. А фасад здания и садик слева от дворца видны отлично. В ту ночь Ефимов был на дежурстве на спецпосту возле участка и по инструкции не имел права от него отлучаться.

Только этот полицейский мог сообщить наиболее интересные сведения, процитированные в телеграмме, которые есть смысл повторить еще раз: «…кто-то из гостей Юсупова около трех часов ночи стрелял в примыкающем к дому 94 садике, имеющем вход непосредственно в кабинет князя, причем был слышен крик человеческий и затем отъезд мотора. Стрелявший был в военно-походной форме».

Может возникнуть естественный вопрос: а возможно ли было городовому в декабрьскую ночь разглядеть то, что происходило на другой стороне, пусть и неширокой реки Мойки? Да, это было возможно, и вот почему: прямо у деревянного забора-штакетника, уходившего в сторону от дворца, с внешней стороны, в том месте, где стоят декоративные столбы, на расстоянии не более трех метров находился уличный газовый фонарь. А с противоположной стороны Мойки, там, где располагалась полицейская будка постового, стояли разноуровневые фонари в два ряда: невысокие вдоль ограждения у реки и высокие вдоль дороги. Пространство события было хорошо освещено. Но этот же свет, который помог полицейскому разглядеть убийство, помог и убийце попасть в жертву.