Последствия старых ошибок

Айяна сделала мне послабление — разрешила составить расписание на листе бумаги (тут его положено запоминать). Получилось восемнадцать дисциплин. И с 7 утра до 8 вечера я был полностью занят. А в восемь мне полагалось купать малую. Именно полагалось. В обяз. Этот пункт меня здорово рассмешил.

— Ну и о завтрашней теме, — сказала напоследок высокая, суховатая женщина–валеоэкономист. — Семь запретов цивилизации родились не здесь. Но вы должны рассказать мне на следующем занятии, что думаете по поводу этих запретов и здесь, и сейчас.

Тётка слиняла, народ побежал купаться, и параллельно размышлять, видимо, а я стоял и скрёб затылок. Может, в культуре экзотианцев и есть какие–то «запреты цивилизации», но в нашей–то их нет. И что я должен готовить в таком случае? Яичницу?

Это был мой первый день занятий, и мне не хотелось тут же и опозориться.

Оставалось спросить у кого–нибудь. Но с одногодками я пока не успел сойтись. Да и не хотелось. Парни моего возраста казались мне мальчишками, а с теми, кто приближался к совершеннолетию, я даже в одном учебном зале ещё не успел посидеть. Единственный мой знакомец «из старших», сын Айяны и Колина, Тоо — проходил сейчас практику в другом храме.

Оставалась ребятня. Учебные группы оказались смешанными. При храме занимались юноши от девятнадцати до сорока двух, на занятия они ходили не по возрасту, а по способностям, и вот как раз девятнадцатилетние глазели на меня с наибольшим интересом. Я был чужим, необычным, а значит, внимание притягивал даже против воли.

Но сначала нужно было искупать малую. Утром я ушёл, когда Айяна её кормила, и пообщаться нам не удалось.

Семь запретов цивилизации, придумают же!

Айяна возилась с малявкой: гладила её, поворачивала, приподнимала за разные места.

Имени девочке мы пока не придумали. Я называл её Малая или Пуговица (за круглый любопытный нос), Айяна — какими–то ласковыми экзотианскими словечками.

Я сунулся в дверь.

Стрельбы не последовало. На меня даже обратили благосклонное внимание и вроде как кивнули. Ну–ну. Вот интересно, если не брать в расчёт мастера Эйче, как Айяна планирует со мной справляться, если я буду делать что–то по её мнению не то?..

Мысль эту додумать я не успел, потому что вылетел из детской пулей, а пришёл в себя вообще только на кухне возле емкости с питьевой водой.

Отдышался. Попил водички. Похоже, я был именно той персоной, на которой Проводящей удобно срывать раздражение. Этому меня тоже будут учить, интересно? Голова не то чтобы болела, но мозг чесался прямо под черепом! Наверно я только что получил от Проводящей не просто по голове, а непосредственно по мозгам.

Потом я налил воды в деревянный детский стаканчик и снова отправился в спальню. И уже протягивая Айяне воду, сообразил, что меня не просто огрели по башке, но ещё и воды заставили принести.

— То есть: и думать ничего не сметь? — с усмешкой уточнил я.

— Ну, типа того, — ответила мне Айяна в тон и с тем же имперским акцентом.

Я фыркнул.

— Вот потому с ТОБОЙ, — она подчеркнула, — можно и так. Нервная система пластичная, но устойчивая. С другим бы ещё месяц нянчились. У тебя есть этот месяц?

Я пожал плечами.

— То–то.

— Значит, если что — меня можно и..? — не форсируя интонаций, поинтересовался я.

— А у тебя какие–то другие предложения есть?

— В смысле?

— В смысле воспитания, — Айяна откровенно подсмеивалась надо мной. — Что я, слабая женщина, могу ещё с таким бугаём сделать? Подзатыльник дать?

— А говорят — эйниты гуманисты, — я картинно помассировал шею.

Айяна хмыкнула. Она всё возилась с малой. Вертела она её туда–сюда прямо–таки немилосердно. Пуговица кряхтела и таращилась.

Вообще–то Айяна была права: ментальная оплеуха меня не шокировала и даже, в общем–то, не обидела. Я наловчился терпеть Локьё, а до того — испытывал постоянное психическое давление, находясь рядом с Колином. Я, скорее всего, просто привык. Для кого–то случившееся могло бы стать событием, но я воспринял незнакомое ощущение именно как подзатыльник.

— Айяна, а можно узнать… — я увлёкся: смотрел на малую, как она упирается ножками в подставленную ладонь.

Проводящая подняла голову.

— Ну, это… — я замялся. Нашёл же у кого спрашивать. — Семь запретов цивилизации — это что?

Проводящая неожиданно улыбнулась — то ли мне, то ли стараниям Пуговицы. Чуть прикрыла глаза, задумываясь. И вдруг спросила:

— Скажи, что чаще всего возят контрабандисты через ближайшую развязку в районе Джанги?

— Наркотики, — отозвался я на автомате.

— Какие?

— Хиланг, афеин, кристаллический сахар…

— А сахар — это что за наркотик?

— Не из самых опасных, но химически чистый сахар вызывает резкий выброс гормонов в кровь, привыкание, нарушение обмена веществ. В дальнейшем угнетающе воздействует на психику. В следующих поколениях возможны генетические мутации. Используют его спецподразделения втихую, как лёгкий стимулятор, ну и самый дешевый и ходовой наркотик в бедных кварталах.

Айяна улыбнулась так же мягко и загадочно:

— Когда–то чистый сахар был в каждом доме и считался вполне допустимой приправой к чаю, мальчик. Он занимал то же место, которое занимает сейчас красный, черный или коричневый сахар. Да, именно тот белый кристаллический порошок, который переправляют контрабандисты.

— Ну не знаю, — я пожал плачами. — Пробовал я его. Противная сладкая гадость… Привыкание он вызывает не больше, чем алкоголь или никотин. Соскакивают с него довольно легко, за исключением совсем уж запущенных случаев. Да и кому он нужен? Пока я в северном крыле служил — кристаллический сахар видел только в капитанской каюте…

И тут меня осенило: капитану было далеко за девяносто, он, верно, знавал и какие–то другие времена. И мы знали от дежурного, что сахар он всегда держит в сейфе. Нарушение было не такое уж большое, но забавное. Ну а на юге, среди всей этой неразберихи, я на такую мелочь, как сахар, и внимание перестал обращать. Тут кто только чем не травится.

— Цивилизация Земли в каком–то смысле была построена на химической обработке продуктов, — продолжала Айяна, заворачивая малую в пелёнку. — Пойдём–ка искупаем этот лепесточек чайны.