Последыш

– Каюсь, батюшка, каюсь! – запричитал Милеша. – Не думая, грешил. Не по законам Божьим жил. Токмо не отдавай меня ворогу лютому. Тяжко мне, батюшка. Он ведь и меня, и деток с супружницей моею утащить хочет! Хочешь, я тебе церковь срублю?! Своими руками?!

– Молчи, идолище! – цыкнул на него протопоп. – Ты сам себя спас покаянием, ибо с чистым сердцем каешься.

– Истинно так, – подтвердил Милеша.

– Тогда повторяй за мной. Я, смиренный служитель Божий Милекия, силою Отца нашего изрекаю: Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси, и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тебя истина Его.

Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме переходящия, от сряща и беса полуденнаго. Падёт от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближатся, обаче очима твоима смотреши, и воздаяние гроешников узриши.

Яко Ты, Господи, упование мое: Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих.

На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия.

Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое.

Воззовёт ко Мне, и услышу имя его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое. [75]

За сим, изыди нечисть во имя Отца и Сына, и Святаго Духа.

Аминь.

Пока протопоп Аввакум читал псалом, незваный гость трижды на глазах хозяина и священника сменился окрасом и ликами. Из благодушного старичка, с бегающими воровскими глазёнками, он вдруг превратился в Иркуйем– Богала, [76] зарычал, двинулся в сторону протопопа, но снова осенённый крестным знамением, вдруг пополз по дубовым половицам извивающимся желтобрюхом, который вспыхнул фиолетовым пламенем и рассыпался мелкой вонючей пылью. Зато в руках у Аввакума остались два пасхальных яичка, которые он вручил хозяину дома со словами:

75

Пс. 90

76

Иркуйем– Богал (Сиб. просторечие) Медвежий бог, ничем не отличающийся от обычного бурого медведя, разве что в два раза больше ростом и намного проворнее обычного мишки.

– Будешь знать наперёд, как с рогатыми рогатые игрища зачинать. Помни обаче зарок свой: сруби церковь во Славу Божию и да простятся грехи твои.

Протопоп на время замолчал, вспоминая начало своей «Сибириады», где иной раз ему самому казалось, что не просто так Господь заставляет изведать все круги сибирского ада, дабы не пришлось роптать в грядущем.

– Ты, радость моя Феодосия Прокопиевна, поди, исповедаться хошь, а я тебя воспоминаниями потчую?

– Знамо, желаю. Да и совет пастыря надобен, – кивнула головой болярыня.

– Ежели человек готов к покаянию, то к Богу о помощи обращаться в любом месте любо. К тому же, вон икона Святой Троицы, а у меня крест целовальный с собой. Так что начинай, радость моя.

– Много грехов за мной накопилось, батюшка, – начала Феодосия Прокопиевна. – Ой, как много! Аж страшно становится. А самое постыдное – блудна страсть мучает не отпускаючи.

– Кто ж сей молодец?

– Андрей Салтыков, управляющий мой, – призналась Феодосия Прокопиевна. – Ведь который год вдовствую, душа мается. Да и перед чадом своим Венечкой стыдно.

Аввакум помолчал маленько и поведал исповеднице необычную историю:

– Егда ещё в попех был, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехами обремененна, блудному делу… повинна… Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгом огнём блудным, и горько мне бысть в той час: зажёг три свещи, и прилепил к налою, и возложил руку правую на пламя, и держал, донедже во мне угасло злое разжение. [77] Тебе же не след за мной повторять. Но, ежели хошь в правде жить, надоть в инокини пострижение принимать. А любый твой не убуде, ежели достоин.

77

(Житие – Памятники литературы Древней Руси. ХVII век. Книга вторая. М., 1989, с.356). Здесь Аввакум прямо поступил «по Прологу».

Их задушевный разговор прервал управляющий Салтыков. Как говорится, лёгок на помине. Он вошёл в двери и пригласил хозяйку вместе с гостем пожаловать в трапезную. Вошед туда, Аввакум был поражен обилием кушаний, выставленных на стол. Здесь были перепёлки под чесночным соусом и заливной судак, белые грибы в китайском маринаде, каперсы и оливы. Но самыми главными украшениями стола являлись целиком запечённый осётр в винном соусе и индейка в яблоках.

– Вот те на! – гость даже остановился на пороге трапезной, открыв рот. – Спаси Христос, болярыня, что потчуешь не по праву, но кто ж всё съест?

– Что от стола останется, заберёшь с собой – у тебя семья-то большая, изголодались поди? – рассудила Феодосия Прокопиевна. – А остальное Салтыков отдаст пришлым. У меня в доме много странного люда приют имеет. Куды ж им, грешным, в стольнем граде податься? Вот и кормлю потихоньку, чем Бог послал… Вот ты баешь о постриге монашеском? Аз же сама склоняюсь к тому, ибо положение обязывает, да и сын не осудит. Послужу Господу нашему донедже силы хватит.

Благослови, отец мой!

Аввакум осенил болярыню крестным знамением и дал поцеловать наперстный Крест, чем закрепил уверенность Феодосии Прокопиевны в принятии иноческого послушничества. К таким поступкам приходит не каждый, но избранные Богом, ибо не каждый может молиться не за себя, а за други своя, не выклянчивать что-то сермяжное у Вышних, а молить о сохранении Православия в душах немощных, ибо тёмные силы патриарха Никона зачали кровавую бойню по всей Руси.

Шурочке пришлось оставить двойняшку наедине со своим духовником, поскольку время пребывания в ином пространстве закончилось. Впрочем, ей непременно хотелось узнать: как самая богатая женщина на Руси будет открыто выступать против узаконенного царём никонианского режима, который давно пора зачислить в религиозную диктатуру, сломавшую духовный путь развития русского человека и в конечном итоге приведшую страну к жидовластию. Ведь ныне любому зрителю фильма или читателю интересно посмотреть историю героев, их победы и поражения, а вот гибель духовности целой страны, казнь Православной Веры близки не каждому, потому что на всём русском народе этот грех предательства. А покаяться в этом готов не каждый. Спасение может прийти лишь покаявшемуся не только за свои грехи, но и за проступки отцов наших.

Глава 14

«В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката, казалось, оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах. Великолепный паркет Гваренги блестел своими изящными линиями. Вокруг царили тишина и торжественность.

Пристальный взор императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоявшего перед ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражались любовь, мир, отрада, благочестие.

Императору сразу полюбился этот весь овеянный смирением, постом и молитвою загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая молва. К его келии в Александро-Невской Лавре шёл и простолюдин, и знатный вельможа, и никто не уходил от простого инока без утешения и пророческого совета. Ведомо было Императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрёк день кончины его Августейшей Родительницы, ныне в Бозе почивающей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны.

И вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле, Его Величество повелеть соизволил завтра же нарочито доставить его в Гатчинский дворец, в коем имел пребывание Двор.

Ласково улыбнувшись, Император Павел Петрович милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг и в каких монастырях был.

– Честный отец! – промолвил Император. – О тебе говорят, да я и сам вижу, что на тебе явно почитает благодать Божия. Что скажешь ты о моём царствовании и судьбе моей? Что зришь ты прозорливыми очами о Роде моём во мгле веков и о Державе Российской? Назови примерно преемников моих на Престоле Российском, предреки и их судьбу.