Посмертная маска любви

— Иди, — прошептало видение и отпустило его руку.

Он постоял на парапете несколько секунд и, протянув ладони к сверкающему кротостью и любовью лицу в вышине, легко шагнул на дорогу, ведущую в небо.

Глава 16

Когда вечером следующего дня я, мужественно преодолевая похмельный синдром, вернулся в Троепольское, в сенях меня встретили рыдающие лица древних старух, мрачная физиономия церковного сторожа Савельича, негромкие распоряжения врача и горестный гомон в доме.

Игорь лежал на кровати белый как мел. Его померкшее лицо, обрамленное черными, как гудрон, кудрями, утопало в подушке. Ссохшееся, худое, как щепка, тело едва приподнимало одеяло.

— Что случилось? — испуганно спросил я, обращаясь к одной из старух, окружавших дом. Они напоминали черных воронов, слетевшихся к трупу лошади. Они каркали и кружились во дворе, переходя с место на место, их черные одежды произвели на меня ужасное впечатление.

— Батюшка наш… — всхлипнула одна из них. Отец Амвросий… Помирает…

— Почему? Отчего? Он же еще вчера был здоров… — Я хотел добавить «как бык», но вовремя замолчал.

— Ночью сегодня… — всхлипнула старушка. — С колокольни упал… Все косточки себе переломал. Сейчас кончается…

— Да вы что?! Что за ерунда?! — Я был ошарашен. — А зачем он на колокольню полез?

— Кто его знает, милок?.. Без сознания батюшка наш, ничего не говорит. Может, по хозяйственной надобности что-то…

— Ночью? — поразился я. — По хозяйственной надобности?! А почему в больницу не везут?

— Нельзя, врач говорит. По дороге помрет, пусть уж лучше в родимом доме, под образами отойдет, все ж лучше…

— Пришел в себя, пришел! Сейчас прощаться будет, — прошелестело в толпе.

Я попытался было проникнуть в комнату, где лежал Игорь.

— Вы куда? — встал на пороге врач.

— Я родственник, — нагло заявил я и прошел к кровати.

Отец Амвросий лежал, бессмысленно уставя глаза в потолок.

— Игорек, это Сергей. — Я осторожно тронул желтую руку, лежащую поверх одеяла. — Что случилось? Скажи, это они? Да? Они?

Огромные миндалевидные глаза остановились на моем лице. Мне на секунду стало жутко. В их черном бездонном озере я как будто видел чей-то чужой, жуткий и холодный взгляд. Оттуда прямо мне в глаза взирала смерть.

— Игорек, ты слышишь меня? — Я вновь тронул ледяную руку. — Это они, скажи!

Бескровные губы разжались, прозрачный пузырь слюны возник в черной щели рта и беззвучно лопнул.

— Кто это был, Игорь? — произнес я. — Скажи, кто тебя так?

Его губы сомкнулись, глаза заволоклись страшной непрозрачной пеленой и остановились, как будто силясь различить что-то за моей спиной.

Я оглянулся. Но там никого не было. И я понял смысл этого взгляда в пустоту…

Я отпустил безжизненную руку, вышел из дома и перед десятками встревоженных лиц, с ожиданием и надеждой глядящих на меня, произнес, сосредоточенно смотря в землю перед собой:

— Отец Амвросий умер…

Старушка, одна из тех любопытных особ, которые, как кошки, лезут лапой в любую щелку, где видят маломальское шевеление, с охотой рассказывала мне:

— Всенощную он служил — лица на нем не было… Уж не заболел ли, думали мы с Марьей Петровной… Из Москвы гости были, те, что на колокол отцу Амвросию деньги давали… А он, сердешный, словно не в себе был, светел лицом, ликом строг и как будто душой уже в другой мир смотрел. Чувствовал свою смертыньку…

Холодом продрало мне спину. Я поежился. «Чувствовал смертыньку…» Неужели и он ощущал, как стремительно сжимается кольцо, охватывая горло железным холодным обручем, как текут, отщелкивая секунды, последние часы, как все ближе и ближе подступает к нему белая стена, без выбоинки, без кирпичика, белая стена, за которой — ничего… А может быть, он просто тихонько сдвинулся после смерти жены, от одиночества и бесконечных молитв, как говорится, «креза пошла»? Ведь когда я его видел в последний раз, он был почти не в себе — разъяренный фанатик с безумными глазами. Проповедь мне такую задвинул, пытался в свою веру обратить, заставить покаяться…

— Тот, что был из Москвы, пачку денег батюшке вручил за поминовение усопших. Потом уехали все, а он в дом пошел, мы видели… А Марья Петровна мне и говорит: гляди, мол, Наталья, на колокольне белое свечение будто… Поглядела я, и правда, батюшки светы, будто что-то белое колышется. Жутко нам стало… Неужто, думаем, ангел Господень на землю к нам спустился, церковь нашу своим дыханием освятить… А луна-то такая, за весь год только однажды такая луна и бывает, крупная да ядреная. А потом думаем, это колокол новый недавно повесили, свет-то на его боках и играет и нам сияет, как будто ангел летит, крылышками машет… А потом глядим — будто бы как черная птица на землю спустилась… А утром уж Савельич наш пошел к заутрене церковь прибирать и нашел батюшку Амвросия… Лежал он, сердешный, грудями к земле припав, уж почти и не дышал…

Поскольку в последние дни постоянного места жительства у меня не было, мы договорились с Кэтрин, что я буду связываться с ней по утрам, до половины одиннадцатого. На этот раз я топтался возле метро «1905 года», ожидая, пока необъятных размеров дама найдет в себе силы вырваться из душных объятий таксофонной будки. Дело в том, что периметр кабины в точности соответствовал габариту пожилой леди, и поэтому существовала реальная возможность, что дама уйдет вместе с кабиной, будучи не в силах избавиться от ее тесных объятий.

Но все закончилось благополучно, пыхтя и ругаясь, дама вылилась через незначительную щель в виде двери, и я занял освободившееся место. До конца связи оставалось не более десяти минут.

Я три раза набирал номер. Три раза долбаный автоответчик сигналил мне в ухо и требовал оставить свое сообщение. И каждый раз я пронзительно орал, пытаясь докричаться: «Кэтрин, возьми трубку, нам надо поговорить!» Но лишь презрительное молчание было мне ответом.

Прожорливое чудовище под названием «таксофон» сожрало все мои жетоны и не пожелало их выплюнуть, несмотря на требовательные стуки по корпусу. Наконец прохожие пригрозили вызвать милицию, и я, испугавшись самосуда, свалил.

Настроение мое, и без того поганое, испортилось вконец. Что случилось с Кэтрин? Почему она не отвечает? У нее дела или с ней что-то стряслось? Я не находил себе места от беспокойства. А может быть, у нее просто служебная командировка? Или нет времени? «О Господи! — молился я. — Только бы с ней все было в порядке! Только бы с ней все было хорошо!»

Мрачное расположение духа, вызванное смертельным дыханием преследования, которое я непрерывно чувствовал на своем затылке, завладело мной полностью. Моральное состояние стало отвратительно низким. Я стал бояться людей. Шел по улице, воровато оглядывался, чтобы определить, не следит ли кто-нибудь за мной, спускался в метро, плыл по течению толпы в переходах, потом резко разворачивался, шел обратно с встречным потоком и вновь выплывал на поверхность. Однако все мои антишпионские потуги были напрасны. Никто за мной не следил, никому я не был нужен.