Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
Исчезло все. Не просто свет — и звук, и запах разрытой земли, и понятие верха и низа. Я перестал чувствовать веревку в руках… Исчезло само время, исчезли удары сердца, дыхание, голос. Конечно, я кричал. Кто бы не закричал на моем месте?..
Спасло меня то, что волна отхлынула. Мои руки и голова оказались над тьмой, и я с отчаянием погребенного заживо стал выбираться наверх. Когда я перевалился через край колодца, сердце колотилось, как после рукопашной.
— Коминт…— позвал я.
— Не соврал, — сказал чей-то чужой голос. — Правда, пацан.
Глаза снова привыкали видеть. Из множества странных пятен вдруг сложилось: лежащие лицами вниз Аттила и Коминт, а над ними
— Дяденьки! — выдыхаю я. — Они туда пошли, они все там! Я в стенку вжался, не увидели, мимо прошли!
— Кто пошел?
— Да американцы же! Мы за ними от самой больницы Эржебет следим! Они там на кладбище…
— Дугин, Параськин, Азизов, Баркан — вниз! Хоть одного взять живым!
— Дяденьки, не ходите! — закричал я шепотом. — Там мертвецы лазиют! Гроб на семи колесиках…
— Щас мы их посчитаем, эти колесики…— усатый лейтенант полез первым. — Щас там мертвецы раком до самого ихнего Пентагона встанут…
Итак, четверо ушли вниз, а оставшиеся двое принялись соображать, откуда взялся русский пацан в мятежном Будапеште.
— Ты, вообще, кто? — спросил бородавчатый капитан с шеренгой золотых коронок по верхней челюсти. — Ты откуда здесь взялся?
— Я — Коля Тихонов. Из Москвы. Постойте. Дядя Коминт… — я встал на четвереньки и направился к лежащим. — Дядя Коминт…
— Все нормально с ним, — сказал капитан. — Оглушили только.
— Дядя Аттила…
— Ты не смотри, — сказал капитан. — Ну, ошиблись малехо.
— Эх, вы, — сказал я. — Он же за нас. Он же…
— Война, брат, — капитан был суров. — Так что ты тут делаешь?
— За американцами слежу. Они что-то раскапывают здесь, а что — понять невозможно.
— Что-то раскопали? — спросил второй, лет сорока, тоже с капитанскими звездочками, только ничего военного в нем не было. Кое-что другое — было…
— Да. Но я издалека смотрел, не видно ни черта. Что-то длинное тащили. Потом везли в таких ящиках — метра три длиной, зеленые…
— Постой, — сказал настоящий капитан слегка оторопело. — Я имел в виду — что ты здесь, в этом бардаке, забыл?
— Ничего не забыл. Жили мы здесь. Пока не началось. Отец в университете преподавал…
— Почему же не уехали со всеми?
— Так я же объясняю: американцы…
Я встал, подтянул спадающие штаны. Теперь в моих руках было по ножу.
— Отец раскопками занимался. Американцы его похитить хотели. Ну, мы и…
Я как бы развел руками. Капитан в изумлении попятился, держась за грудь, и опрокинулся в колодец. Не-капитан сунулся на колени, потом упал ничком. Ноги его задергались…
Я оттащил его к колодцу и тоже бросил вниз.
Коминт уже пришел в себя и теперь стряхивал с рук путы. Коминта связать — это надо стараться неделю.
Аттила был убит ножом в сердце.
— Неплохо разведка работает, — сказал Коминт. — Нюхали пороху парни…
— Что ж ты не убежал, как я велел?
— Да вот… — он засмущался. — Думал, справлюсь. Да и справился бы, в конце концов… Сделал, что хотел?
— В общем, да. Теперь бы колодец обрушить…
И тут, словно в ответ, земля вздохнула, пришла в движение и сразу же успокоилась. Я оглянулся. Каменного кольца не было. На его месте осталась воронка, как от небольшой фугасной бомбы. И кто-то невидимый прошел, ломясь, по кустам — и сгинул вдали…
— Неужели все? — сказал Коминт.
Я
помолился над Аттилой и встал.— Да. Вроде бы все.
— Как-то не верится.
— Мне тоже. Но салюта все равно не будет.
До ближайшего рума было две недели пути — пешком и по ночам.
7
Нужно вредить плохим певцам, разрезая им глотку, чтобы они не организовывали сборищ.
В удлиненные горизонтальные окна, устроенные чуть ли не под потолком, уже вовсю лился утренний свет, а Каин говорил, говорил и говорил. Как будто хотел выговориться за многие годы, если не столетия. Речь его была сумбурна, он заплутал в собственных мыслях, и потому вынужден был то и дело возвращаться на особо приметные места, чтобы оттуда двинуться по новой дорожке. …Сначала вы надеялись открыть Истину попутно, между делом, рассчитывали, что она сама, по доброй воле, нечувствительно познается вами, а потом увлеклись ею, воспылали страстию, как Стенька к персидской княжне, и забыли о своем предназначении… Враг уже не у ворот, враг давно в городе, и помечает дома крестами, вырезает караулы на башнях, лезет со свечой в пороховой погреб… Продажные писаки, художники, лицедеи уже в открытую навязывают обществу — хуже того, детям — сказку про доброго дракона, про хорошего ящера, про храбрых черепашек и мудрых удавов. Упорно внушается мысль, что чужое, уродливое, нечеловеческое обязательно должно быть милым, дружелюбным и совершенно безопасным. Чтобы детишки, выросши, не пугались до тех пор, пока их не начнут жрать… И когда рухнут стены, и маленькие зеленые твари хлынут в дома искать свежей горячей крови — вот тогда мы сами, со своей свечой, спустимся в свой пороховой погреб…
Семеновского лейб-гвардии полка отставной поручик Сергей Илларионович Бахметьев нынешнее свое прозвище получил еще от собственных крепостных и дворовых людей не столько за бурую печать посреди высокого лба, сколько за физиологические над этими самыми крепостными и дворовыми людьми опыты.
Штудии сии предполагали благую цель — бесконечно повысить их трудолюбие и плодовитость. Временные неудачи не смущали пытливый ум. Когда вопли подопытных достигли высочайшего слуха, матушка-императрица живо распорядилась богомерзкие штудии прекратить, имение забрать в опеку, а любознательного поручика посадить на цепь в доме скорби. Там его, в свою очередь, тоже присмотрели для опытов. Екатерина Романовна Дашкова, посетившая заведение на Пряжке, прониклась интересом к возвышенному образу мыслей достойного сына века Просвещения. Пресловутого маркиза в ту пору никто не читал — оттого, должно быть, что он еще ничего и не написал.
Многоученая княгиня забрала несчастного к себе в дом, где и поселила вместе со своими длиннохвостыми питомцами в каменном подвале. Ему было предложено продолжать прерванные опыты — но на ином, более благодарном материале.
С годами Сергей Илларионович выяснил, что крысы — вовсе не то, за что они себя выдают. Что они, как и люди, делятся на варваров и эллинов, причем эллины — отнюдь не язычники, поскольку почитают единого создателя и подчиняются апостолам его. Обращены господа пасюки в свою катакомбную ересь были еще в Александрии двенадцатого века все тем же безумным арабом Аль-Хазредом. Ад представлялся крысам в виде бесконечного, лишенного стен и крыши амбара со сплошным каменным полом, по которому бродят на бесшумных лапах тощие египетские кошки; рай же имел форму большого кожистого яйца, оболочку которого следовало прогрызть.