Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума

В тамбуре аэровокзала сидела на куче тряпья и сама на кучу же тряпья похожая старая цыганка. Или таджичка («С понтом беженка»— проворчал Степка). Увидев четверых, она вдруг вскочила молодо и поднесла к губам раскрытую ладонь.

Аннушка в испуге отшатнулась.

— А вот этого не надо, — сказал Николай Степанович. — Погадать я тебе и сам погадаю.

— Сам ты искать меня после будешь, золотой, — без всякого акцента и без выражения сказала ведьма, садясь. — Ан — поздно будет искать.

— Какая противная бабка, — фыркнула Лидочка. — Не к добру такую встретить.

— Никогда сами не верьте в приметы, — сказал Николай Степанович. — Предоставьте это сведущим людям.

— Правильно их Гитлер гонял, — неожиданно сказал Степка. — Евреев зря, а цыган за дело.

— Слышу голос твоей классной дамы, — сказал Николай Степанович. — И если я его еще раз услышу…

Самолет улетел вовремя. Когда Тихоновы возвращались к машине, ведьмы в тамбуре уже не было.

Весь день Николай Степанович чувствовал во рту металлический привкус.

А вечером Аннушку и Степку увезла скорая помощь.

Доктор был молод, бородат и встревожен.

— Ничего нового я вам пока сообщить не могу, — сказал он. — Кровотечение продолжается и у мальчика, и у матери. Это похоже на какую-то тропическую болезнь, я о ней слышал. Утром будет профессор Скворушкин…

— До утра они ведь могут и не дожить, — то ли спросил, то ли предупредил Николай Степанович.

— Нет, что вы, — сказал доктор. — Мы делаем все, что требуется, только вот…

— Только вот не помогает почему-то, — подхватил Николай Степанович.
–

Кровотечение продолжается.

— Д-да. Я думаю, что можно подключить…

— Слушайте меня внимательно, — сказал Николай Степанович. — У меня группа крови четвертая резус-отрицательная. У сына тоже. Вы должны сделать прямое переливание. Ясно? Это поможет ему продержаться минимум неделю. Супруге перельете плазму. Центрифуга, надеюсь, в вашем холерном бараке есть?

— Вы врач? — попытался поставить его на место доктор.

— Я не намерен вдаваться в объяснения, — высокомерно ответил Николай Степанович и поднял руку ладонью вперед. — Итак…

Доктор мигнул.

— Да, конечно… — забормотал он. — Пойду распоряжусь, а вы пока…

— И никаких записей, — прилетело доктору в спину.

Суровая сестра с лицом черным и длинным облачила Николая Степановича в зеленый хирургический костюм, закутала ему голову марлей, проводила туда, где пахло йодом и пережженными простынями. Его заставили лечь на жесткий холодный стол. В круглом отражателе над собой он видел маленького и страшного себя. Через минуту на каталке привезли бледного до синевы Степку.

Из носа его торчали закровеневшие тампоны.

— Папочка… — прогундосил Степка и заплакал.

— Прекратите, кадет, — велел Николай Степанович. — Здесь вам не альманах «Сопли в сиропе».

— Доктор сказал, — наклонилась к нему сестра, — что забирать шестьсот миллилитров. Вы сдавали когда-нибудь кровь?

— Делайте, как он велел. Я сдавал, и помногу. После этого возьмете еще восемьсот на плазму.

— Что?!

— Именно так. Работайте, мадам.

Игла вошла в вену. По прозрачной трубке ринулся черный столбик крови.

Сто… двести… четыреста…

— Как вы себя чувствуете? — голос издалека.

— Как космонавт на орбите.

— Шутник у тебя папа.

— Он не шутник. Он ученый.

Шестьсот.

Как увозили Степку, Николай Степанович не видел. Это был какой-то моментальный провал. Потом он лежал, а над ним без всякой опоры висели бутылки с чем-то прозрачным.

— Как вы себя чувствуете?

— Как космонавт на орбите…

Кровь уходит в прозрачную подушечку. Одна… другая…

Все? Да, похоже, все.

— Сейчас, сейчас, миленький, потерпи еще… — мягкое прикосновение к щеке. — Не трать вату, Василиса… и мох не трать, раненых много, не хватит, сволочи ягды…

Гудение вдали. Костры, костры…

Жгите костры.

Что?

Нет, все в порядке. Да, я слышу. Я все слышу.

Приносят то, что осталось после центрифуги — густую черную кашу.

Возвращение долга.

Не надо так напрягаться, расслабьтесь, лежите спокойно…

Все. Он уже не в силах держаться на поверхности. Падение. Падение вниз, вниз — к самому началу, к началу…

Гулко. Шаги в коридоре. Свет.

Промедление смерти (Петроград, 1921, август)

— Гумилев, поэт, на выход!

— Нет здесь поэта Гумилева, — сказал я, вставая с нар и закрывая Библию. — Здесь есть поручик Гумилев. Прощайте, господа. Помолитесь за меня, — и я протянул книгу редковолосому юноше в студенческой тужурке.

— Руки-то за спину прими, — негромко скомандовал конвойный, вологодской наружности мужичок, окопная вошь, не пожелавшая умереть в окопе. Он не брился так давно, что вполне мог считать себя бородатым.

В коридоре нас потеснили к стене двое чекистов, тащивших под локти человека с черным мешком на голове. Один из чекистов был женщиной. Впрочем, чему удивляться, если дочь адмирала Рейснера пошла по матросикам? И эта, должно быть, какая-то озверевшая инженю из альманаха «Сопли в сиропе». Я проводил их взглядом. Было в этой новой русской тройке такое, что заставляло провожать ее взглядом.

Очень дико выглядят женщины в коже и мужчины в галифе без сапог…

Я тоже был в галифе без сапог.

— Счастливый ты, барин, — сказал мне в спину конвойный.

— Отчего так?

— Уйму деньжищ за тебя отвалили… сказать — не поверишь…

— Что ты мелешь?

— Истиный Бог!

— А как же это ты, верующий, безбожникам служишь?

— Несть власти, аще не от Бога, — извернулся конвойный. Был он редкозуб и мягок, как аксолотль. — Не о том речь, барин. Что же ты за человек такой дорогой? Сам видел — государственного банка ящики… Ты вот что, ты меня-то запомни, я тебе худого не делал и не желал вовсе. Может, пригожусь…