Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума

Когда мятежник Мамай шел на север, чтобы дань великую взять и пойти законного царя Тохтамыша воевать, на пути его встало войско Русского улуса и подоспевшие конные сотни царя. В великой сече мятежник был повержен и бежал. Среди тех, кто последними отстал от бегущих и поворотил коня, был и Софроний, ратник черной сотни…

Догнать он Мамая не догнал, но пометил, и был с тех пор Мамай не жилец.

Ордену уже виделась раскинувшаяся меж четырех океанов империя чингизидов, воспрянувшая после ужасов гражданской войны, мирная и могучая, справедливая и веротерпимая, объединившая сто царств и тысячу языков — новая Лемурия…

Но враг не дремал. Всего через два года Тохтамыш, проявивший даже по восточным меркам чудовищную неблагодарность и внезапное помрачение рассудка, сжег Москву. Никто не мог объяснить потом причин этого: И начался с той поры распад Большой Орды, продолжавшийся неостановимо сто лет.

На костях ее вставало Русское царство.

5

В нашем мире позвольте мне иметь мир собственный, чтобы быть проклятым и спасенным с ним вместе.

Готфрид Страсбургский

— Опасно рядом со мной делается, — сказал Николай Степанович, — так что уж не обижайся: жить буду в гостинице.

— Может, он просто так помер? — спросил Коминт задумчиво. — Может, он сроду сердечник был? У нас вот в труппе…

— В том-то и дело, что все может быть. Абсолютно все. Поэтому надо быть готовым к худшему. Может быть, даже залечь на матрацы, как говаривал один мой чикагский приятель…

— Ну, не знаю…— Коминт почесал подбородок. — На каждый чих не наздравствуешься, и вообще так и спятить недолго…

— Вот именно, — Николай Степанович достал папиросу, продул — и весь табак вылетел ему на колени. — Какую дрянь стали делать… Спятить очень легко.

Когда я был зеленым и сопливым, мне мерещилось даже, что звери в зоопарке располагаются в клетках не абы как, а образуют связную цепь символов. И понадобилось очень много времени. чтобы научиться понимать, где скрытый смысл наличествует, где — вероятен, а где его быть не может принципиально.

Он достал, наконец, пригодную папиросу и закурил. Доносился грохот костяшек по столам: доминошники открывали сезон козлиной охоты.

Снег уже сошел весь, и кое-где обозначилась живая трава. Солнце грело по-весеннему. И, как всегда весной, было немыслимо грязно и мусорно во дворе…

— И что же теперь будем делать? — Коминт прищурился и стал смотреть куда-то мимо всего.

— У нас две мишени: Каин и Дайна Сор. Надо подумать, с кого начать.

— По логике вещей — с бабы, конечно. Бить надо в голову.

— Я очень сомневаюсь, что она — голова. Скорее, что-то не выше пояса. Жаль, не догадался спросить, сколько голов может быть у мангаса. Тогда бы хоть звание знали: сержант она или полковник. Но не генерал, это я чую. И потом: случай с Вовчиком меня беспокоит. Вдруг это у них свойство такое, у этих мангасов…

— Никак не могу поверить, — сказал растерянно Коминт. — Вот слышу, понимаю, а поверить все равно не могу.

— Хорошо у них пропаганда поставлена, — согласился Николай Степанович. — По-настоящему. Чтобы — знать, понимать, видеть, осязать всей шкурой — и все равно не верить. Куда там Орвеллу.

— Кому?

— Орвеллу. Писатель был такой английский.

— А-а… Тоже насчет ящеров писал?

— Нет, насчет пропаганды.

— Ясно. Значит, начать придется с Каина. А Ильи нет. Гусар, ты сможешь без Илюхи Каина узнать?

Гусар закрыл и снова открыл глаза. Он лежал на солнцепеке, пристроив морду на скрещенные лапы.

— Можешь…— Коминт вздохнул. — Полдела сделано, осталось уговорить Рокфеллера. В смысле: найти этого гада. Как думаешь, Степаныч, он тоже из ящеров?

— Нет. Думаю, он при них что-то вроде полицая из местного населения. Заодно и свой интерес блюдет. И даже, пожалуй, больше свой, чем ящеровский. Как, собственно, и подобает полицаям.

— Н-да… Начать искать, очевидно, надо с того места, где мы его потеряли?

— Искать, не искать… Однако побывать там, под землей, нам придется. Вряд ли это что-то практическое даст, но и оставлять такое белое пятно в тылу не годится.

— Тогда, может, сейчас и пойдем?

— Лучше вечером. А то и ночью. Днем такие места обычно пустуют, а к темноте туда могут сползтись всякие твари. Нас же, сам понимаешь, именно твари и интересуют более всего…

Гусар встал.

— Ашхен идет, — сказал Коминт.

Торопилась Ашхен. Издали она казалась совсем молоденькой.

— Хо! Николай Степанович! — крикнула она, подходя. — А почему этот изверг держит вас на скамейке, а не ведет в дом?

— Не вздумай про гостиницу сказать, — не раскрывая рта, предупредил Коминт. — Убьет.

— Не дурак, — тем же манером ответил Николай Степанович и встал.

— Здравствуй, Ашхен, — он приложился к ручке. — Как ты чудесно выглядишь… Я забежал на десять минут, у нас симпозиум в Пушкинском, нельзя опаздывать. На обратном пути обязательно загляну.

— А правда, что у вас динозавра милиция арестовала? — спросила Ашхен. — А за что? Продержат долго? Потом можно будет его для цирка забрать? Такой номер получится, о! — она поцеловала кончики пальцев. — А у нас тут тоже случай был, Надька рассказывала: пришли вкладчики с прокурором кассу ломать в каком-то фонде, выбили дверь — а там вместо бухгалтерши крокодилица сидит. Хотела убежать, да затоптали ее… Или вот на концерте у Маши Распутиной…

— Хвост показался? — обрадовался Коминт. — У Маши?

— Да не у Маши хвост, а на концерте у Маши… Ай, ну вас, все равно не верите, по глазам вижу.

— Я убегаю, Ашхен, — сказал Николай Степанович, — но, может быть. вечером буду с визитом. Или завтра. Да, на всякий случай: у тебя свечи есть?

— В жопу, что ли?

— Да нет, в подвал сходить…

— Надо посмотреть, не помню. Если не все сожгли: мы тут неделю без света сидели.

— Если нет, я куплю, — сказал Коминт. — Так до вечера, Степаныч?