Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума

— Возьми это, — сказал он. — Разжуй и проглоти.

— Не надо, Николай Степанович, — сказала Светлана, не оборачиваясь. — Не положено нам…

— Не положено — кем?

Она промолчала. Потом, словно решившись на прыжок в ледяную воду, быстро клюнула губами в его ладонь, сжала зубы, сморщилась от острой горечи…

— Запей, — он протянул ей стакан воды.

Светлана взяла стакан, сделала несколько глотков. Зубы ее стукнули о стекло.

— Если, — она отстранилась. — Если что-то случится…

— О чем ты?

— Да нет, это я так: Бабка говорила…

Николай Степанович почувствовал почему-то, что сердце у него останавливается.

— Что говорила бабка?

— Будто бы только старые цыгане могут прикасаться к драконьей крови…

— Я думаю, что знаю об этой субстанции все. Такого запрета нет. Я бы слышал.

Нет.

— У цыган много тайн от белых людей, — грустно улыбнулась Светлана.
–

Садитесь, а то остынет…

Николай Степанович одеревенело сел.

— А что произойдет, если: молодая?

Светлана посмотрела на него, пожала плечами.

Стол был сервирован празднично: белые салфетки, хрусталь: Он взял шампанское, откупорил деликатно, разлил.

— А ведь у меня послезавтра день рождения.

— Поздравляю, — улыбнулась Светлана.

— Спасибо.

— И сколько же?

Николай Степанович хотел соврать, но внезапно застыдился.

— Много, Света, — сказал он. — Больше, чем стоило бы. Чем имело бы смысл.

— Не понимаю.

— Я сам не очень понимаю: И все-таки — чего ты испугалась?

— Ах, Николай Степанович: не будем об этом.

— Как хочешь.

Он встал, вынул из шкафчика свечу — большой пакет свечей, запасенных Коминтом, был еще наполовину полон — зажег и поставил на стол. Погасил верхний свет. И напрягся: за окном небыстро пронеслась бесформенная тень. И тут же грохнуло и затрещало на лоджии!

— Ветер, — сказал Николай Степанович, останавливая взметнувшуюся Светлану.
–

Всего-навсего ветер.

Он взял автомат и вышел на лоджию. Коврик, сушившийся у соседей сверху, зацепился за перила. Он освободил его и позволил падать дальше.

— Не магрибский, — сказал Николай Степанович. — А гости нам сегодня нужны другие…

Ветер, особенно неровный вблизи дома, принес и бросил в лицо пригоршню брызг. Николай Степанович тщательно закрыл дверь.

Светлана сидела на кухне, прямая и тихая.

— Пусть льет, — разрешил Николай Степанович. — По улицам нам сегодня не бегать.

— Вы и дождь заговариваете?

— Умел в детстве. Теперь — балуюсь. Для забавы.

— У вас очень необычная рука.

— Да вот: так получилось.

— А саламандру вы вызывать не умеете?

— Умею. Только это не истинные саламандры. Для истинной нужно другое пламя.

А так — на газовой плите или в костре: это для детей. Каждому в детстве нужно обязательно показать хоть маленькое, но настоящее чудо, чтобы он не вырос свиньей.

— А что показывали вам?

— Мне? О, многое. В пруду у нас жила настоящая русалка. Как мы ее, бедную, донимали своими военными играми! Но она была добрая и так никого и не утопила. Во всяком случае, всех откачивали. А в доме был домовой. Он любил черный хлеб с гречишным медом. Если давали липовый или, не дай Бог, цветочный — такое начиналось! А когда имение продали, он поехал с нами в Тифлис в старом валенке…

— К-куда?

— В столицу Грузии, — сказал Николай Степанович, помедлив. — Мы жили там некоторое время. Первое, что я сделал — выучился объясняться в любви по— грузински. Чемо гули, чемо сэкварули, чемо ламази, мэквархар: Красиво, да?

— Помогало?

— Представь себе, нет. Я был страшный, как смертный грех. И от застенчивости казался еще страшнее. А барышни в Тифлисе, пока не взошли в возраст, чрезвычайно прелестны…

— А как объясняться в любви по-цыгански, вы знаете?

Он проглотил комок.

— Да. Еще помню.

Грянул звонок.

Долгий, настойчивый.

Николай Степанович медленно встал, приложил палец к губам и, держа автомат стволом вверх, скользнул в прихожую. Через несколько секунд звонок грянул вновь, еще более требовательно.

— Ашхен! — закричали за дверью непонятно каким голосом. — Ашхен, это я, Саша!

Открывай!

Николай Степанович ждал.

— Зараза, — сплюнули за дверью. — Тебе же хуже, первая бы узнала…

Зашлепали тапочки.

Николай Степанович выдохнул застоявшийся воздух, набрал новый — и только тогда поставил автомат на предохранитель.

Светлана сидела неподвижно. Увидев Николая Степановича, она спрятала что— то в сумочку.

— Это не нас, — сказал Николай Степанович.

— Налейте мне еще, — сказала Светлана.

— «Да здравствуют музы, да здравствует разум!» — согласился Николай Степанович.

— Скорее уж — «Не гадая, в ад или в рай:»

— Пусть так.

Светлана выпила вино. Поднесла руку к лицу, внимательно посмотрела на пальцы. Потом — провела пальцами по щеке. По губам.

— Николай Степанович…

— Да?

— Я: как была?

— Даже лучше. Шампанское творит чудеса с женской красотой.

— Ой, не о шампанском я: Говорила бабка: если молодой цыган драконью кровь употребит, тут же стариком станет.

— О, Боже! И ты сидишь и ждешь? Все это время — сидишь и ждешь?

— Сижу и жду…

Николай Степанович протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но рука сама изменила траекторию и опустилась на бутылку…

Квартира Коминта казалась неестественно пустой, невзирая на старинную не слишком компактную мебель (мещанский стиль начала века; тридцать лет назад, когда начали расселять коммуналки, Коминт подбирал буквально на помойках брошенные прежними владельцами предметы и реставрировал их) и валяющиеся повсюду вещи. Просто не летали из угла в угол томагавки и бумеранги, а также боевые вертолеты и марсианские треножники; не работали одновременно три телевизора, демонстрируя футбол, «Мертвые долго не живут» и «Санта-Барбару»; Ашхен никого не учила жить по телефону, Коминт не размахивал гантелями, а железная дорога в детской замерла, как в годы великой депрессии. Не сидели на кухне гости и не свистел вечный на плите чайник…