Пособие для внезапно умерших
Шрифт:
20 мая 1941 года
Роды все ближе. Животик мой растет не по дням, а по часам. Ребенок толкается изнутри, скорее хочет увидеть, что же там, снаружи. Я приучила себя не думать о том, что будет после. Рейх о нас позаботится. В конце концов, все равно у ребенка не будет отца, может быть, для него и лучше будет, если он попадет под крыло СС сразу. Последние месяцы я проведу в «Лебенсборне» под Мюнхеном.
22 июня. 1941 года
Началась долгожданная война с Россией. Как будто нарыв прорвало. Фюрер выступал перед нацией. Женщины рвались к нему, многие кричали, что хотят
Все время думаю о том, что со мной случилось и как мне теперь жить дальше. О том, чтобы вернуться к родителям, не может быть и речи. Я не хочу объяснять родственникам и знакомым, почему я вернулась без ребенка и без мужа. Когда я думаю об этом отщепенце, который разбил мою жизнь, я испытываю ярость. Я не понимаю, зачем он это сделал.
27 июля 1941 года
Кажется, у меня начинаются роды. Лежу, глубоко дышу, считаю время между схватками. Боль пока вполне терпимая. Скоро за мной приедет каталка, и меня отвезут в родовую палату. Вот и они.
Знаю, все будет хорошо.
10 октября 1941 года
Скоро мне придется расстаться с моим милым Адольфиком. Я буду часто его навещать. Какой он красивый, белокурый, голубоглазый, настоящий арийский ребенок, говорят, что очень похож на меня. Нас навещал штандартенфюрер Дитрих. Он предложил мне вступить в партию… и работу.
10 ноября 1941 года
У меня пока еще много молока, да и Адольфик нуждается в уходе. Я все время оттягиваю дату моего отъезда из «Лебенсборна». Дитрих меня не торопит. Для той работы, которая мне предстоит, нужна решимость, беспощадность и преданность. Мне необходимо время, чтобы их накопить. Беспощадность уже выросла из той ненависти, которую я питаю к этому предателю, моему бывшему мужу. Моя преданность фюреру – это то, что помогло мне выжить. Остается решимость….
1 декабря 1941 года
Решено. Я остаюсь в приюте еще на месяц, до Нового года, а потом уезжаю в Пруссию. Адольфику найдут полноценную арийскую семью. А мой долг – служить Великой Германии и делом доказать, что у меня нет ничего общего с этим низким предателем, за которого я когда-то по глупости выскочила замуж.
Я должна думать так, а все прочее – интеллигентская рефлексия.
Мы с Дитрихом очень сблизились. Я ему, конечно, нравлюсь. Он заботится обо мне. Недавно привез французское шелковое платье. И с размером угадал. Боюсь, что в моем положении у меня почти нет выбора.
7 декабря 1941 года
Близость с Дитрихом не доставила мне никакого удовольствия. Вчера мы поехали ужинать в тот ресторан, где и до этого иногда бывали, а потом он спросил, глядя мне прямо в глаза, не хочу ли я продолжить. Я промолчала.
Он опять просил наедине называть его Алексом. Говорит, что запомнил меня с того момента, когда меня проверяли как жену Отто. Господи, он такой значительный в форме и такой жалкий без нее. У него дергается правая бровь.
И он тоже занимается этой странной гимнастикой, которую ему преподает тибетский монах. Не понимаю, зачем это арийцам.
20 декабря 1941 года
Близится Рождество. Алекс бывает у меня каждый день. Он, похоже, искренне привязался ко мне, но, конечно, не может на мне жениться. Еще бы, жена предателя… Я нужна ему больше,
чем он мне. Вот и славно.1 мая 1942 года
Так долго не подходила к заветной тетрадке. Так много всего произошло в моей жизни. Сначала трехмесячные подготовительные курсы, а теперь – работа. Язык не поворачивается назвать это работой.
Если только папа или кто-то из моих прежних знакомых узнает об этом…
У меня, конечно, неплохая зарплата. Я получаю в три раза больше железнодорожной служащей. Бесплатная служебная квартира, форма. Но вот с начальницей мне не повезло. Она просто сука, вечно мной недовольна, говорит, что я не до конца исполняю свой долг. Еще Дитриху, пожалуй, нажалуется. Ха-ха, знала бы она. Алекс приезжает раз в неделю.
15 июля 1942 года
Я не знаю, что мне делать. Я больше не могу это выносить. Сегодня меня опять заставили смотреть на это. Эта сука Эрика Бергман сказала, что мне придется смотреть до тех пор, пока меня не перестанет выворачивать. Господи, неужели это нужно Великой Германии?
Чаран Гхош
На следующий день я встал очень рано и двинулся уже знакомым, один раз пройденным маршрутом. То ли я уже давно нахожусь на такой высоте и произошла акклиматизация, но никакие видения меня не посещали. Настроение у меня после встречи с Учителем приподнятое. Мысли о Лейле отодвинулись куда-то далеко, но пока не исчезли вовсе. Я могу двигаться практически без остановок и отдыха.
В полдень я решил сделать небольшой привал и погрызть специальный концентрат, который всучили мне в Катманду в отеле. Вскоре после еды меня разморило, и я почувствовал приближение уже знакомого состояния, среднего между сном и явью. Но на этот раз я не чувствовал себя этой белокурой девушкой, я видел картинку со стороны.
Сначала я не понял, что происходит. Все это здорово напоминало низкобюджетный фильм ужасов категории «В». Эта юная пухлая блондинка (и я вместе с ней) находилась в низкой уродливой комнате со стеклянным окном, из которого было видно другое помещение, битком набитое истощенными голыми женщинами разных возрастов.
Из-под потолка поплыло желтоватое облако, постепенно оно растворилось в воздухе, сделалось невидимым. Из нашего стеклянного окна можно было наблюдать, как женщины стали корчиться, раздирать себе руками горло, бросаться на стены и царапать их. Их агония была недолгой. Через полчаса все было кончено. Белокурую красотку выворачивало наизнанку, да и мне, признаться, стало не по себе, хотя по сравнению с последней голливудской продукцией…
И тут я, внезапно включившись в сознание этой девушки, понял, что это не фильм, что все происходит наяву, что за стеной только что в страшных муках одновременно умерли сотни женщин. Смертный ужас и отчаяние скрутили мои мышцы, и желудок исторг только что съеденный концентрат.
Но это был еще не конец. В нашей комнате находился кто-то еще. Этот кто-то материализовался в виде высокой стройной женщины с красивыми, хорошо уложенными золотистыми волосами и резкими неприятными чертами лица. Она отрывисто и очень зло отчитала Хельгу (так звали меня?) и вышла из комнаты. Хельга поплелась за ней в коридор, взяла ведро и тряпку и стала убирать за собой. Она избегала смотреть в сторону окна, соединяющего нашу комнату с газовой камерой, но, резко выпрямившись, видимо, случайно мазнула по нему взглядом. В тот же момент я увидел то же, что и она, и меня снова вырвало, а потом все померкло.