Поставьте на черное

– Вас тоже сегодня наградили? – полюбопытствовал я. – Рад за вас и весь ваш…

– Куда там – наградили! – грустно махнул рукой Иван-не-Данилович (и не-Денисович, Демьянович?). – Тут не до жиру, нам бы ассигнования все получить… Спикер Думы обещал сюда заехать, с проектом в первом чтении.

– Не заехал? – сочувственно спросил я и на сей раз попал в точку.

– Проманкировал, – с заметным раздражением отозвался шеф Госкомпечати. – У них, видите ли, именно сегодня – партийный пленум.

– И какой же это партии?… – поинтересовался я. – Ах, ну да!

– Вот именно! – горько сказал Лапин-Зорин. – Заседают, решают текущие дела. Международная обстановка, ситуация на Балканах, наш ответ Чемберлену… Из всей Думы я здесь видел одного только депутата Маслова. Очень довольного, между прочим. Он теперь снова будет судиться с нашим Президентом.

– Судиться? – переспросил я. – Снова из-за обезьяны?

Шеф Госкомпечати Лапин-Зорин отрицательно покачал головой.

– Везет товарищу Маслову! – произнес он с упреком. – Раньше его с обезьяной по ошибке сравнили, и он уж был рад-радешенек раздуть процесс до небес. А буквально только что президентский охранник дал ему в зубы. И тем самым, естественно, дал повод…

– И за что он его так? – Я почувствовал неприятный холодок где-то под ложечкой. За разговором я как-то упустил из виду, зачем я здесь. Лапин-Зорин, сам того не ведая, мне напомнил.

– В том-то и дело, что ни за что! – пожал плечами Иван-не-Данилович. – По крайней мере он сам так считает. Товарищ Маслов просто подошел к охраннику, предъявил депутатский мандат и попросил показать, где тут туалет. И сразу – получил по зубам, прямо по депутатской неприкосновенности. Товарищ Маслов уже уверен, что удар был санкционирован с самого верха… Хотя при чем здесь, простите, Президент?

– Да-да, – проговорил я поспешно. – Президент-то, разумеется, ни при чем… – Я вновь завертел головой, отыскивая в толпе Батырова. Моя тайная челобитная с каждой секундой все сильнее жгла мне карман. Но я решительно не представлял, как прорваться к помощнику Президента. С боем? Можно, конечно. А толку-то?

– Вам нехорошо? – участливо спросил шеф Госкомпечати. Он вообразил, что вновь о себе напомнила моя контузия, ставшая поводом сменить розовый кафель на паркет.

– Все в порядке… – слабым голосом произнес я. – Сейчас немного пройдусь, и все успокоится… Всего вам доброго!

Я осторожно двинулся прочь от Лапина-Зорина – не настолько быстро, как подобало бы абсолютно здоровому человеку, но и не так медленно, как двигался бы человек контуженый, нуждающийся, чтобы его проводили. В толпе, занятой выпивкой и жеванием, маневрировать не так уж легко, однако я справился. Я даже смог без больших потерь проскользнуть мимо престарелого профессора Можейко. Тот своей плотной фигурой наполовину загораживал проход между стеной и столом, ловил в объятия всех проходящих и заставлял выслушивать свои мемуары. Оказывается, Можейко не всегда был престарелым собирателем древностей, как можно было подумать с первого взгляда. Оказывается, в молодости Илюша Можейко на почте служил ямщиком…

Я не стал дожидаться, пока хранитель древностей дойдет в рассказе до волнующего эпизода замерзания в степи, и ловко уклонился от можейкиных объятий. Бывший ямщик укоризненно замычал, но, по-моему, быстро утешился, заполучив вместо меня знатного овцевода Мугиррамова. Похоже, двум ветеранам будет что вспомнить, подумал я, совершая в жующей толпе сложный пируэт: три шага вперед, два вбок, поворот на сто восемьдесят градусов – и спиной, спиной…

Шея моя уперлась во что-то жесткое и колючее – как будто в самом центре фуршетного стола вдруг вырос куст чертополоха. Я досадливо обернулся на препятствие, потирая шею. Вместо куста на моем пути громоздилась спина, увенчанная экзотическим головным убором, похожим на терновый венец. Об него я и укололся. Не обращая ни на кого внимания, толстая спина в венце продолжала вдохновенно кушать, вольно или невольно мешая моим передвижениям.

– Пардон, – сказал я, и кушающий повернулся ко мне фасадом.

Вот уж кого я не ожидал здесь увидеть! Вероятно, этот мой знакомец ради возможности заморить червячка на дармовом фуршете решил немного обождать переходить в оппозицию.

В одной руке у писателя Юрия Ляхова был кусок торта, в другой – кружок колбасы. Торт Ляхов ел сам, а вот колбасу скармливал черному котику, который расположился у писателя за пазухой и только высовывал наружу прожорливую пасть. Присмотревшись повнимательнее, я обнаружил кончик черного хвоста, выглядывающий между третьей и четвертой пуговицами писательского пиджака.

– Тсс! – конспиративно проговорил Ляхов, узнав меня (а может, не узнав). Из-за торта у писателя получилось «Тшш!». Кот заворочался за пазухой и выхватил из пальцев Ляхова последний колбасный кружок.

– А как же психополя? – осведомился я. – Здесь ведь наверняка такой фон…

– Все продумано, – с тихим торжеством прошептал Ляхов, быстро разделываясь с остатками торта. – Фон экранирует эта скотина…

– Муррр, – подала голос сидящая за пазухой Скотина, облизывая жирные писательские пальцы. Ляхов тут же рукой подхватил с подноса еще ломоть колбасы и успокоил ненасытную тварь.

– …а направленное психоизлучение корректирует верхний экран, – писатель ткнул освободившимся пальцем в сторону тернового венца. – Там проволочный каркас… Эти черти при входе даже не хотели меня пускать. Но я наплел, что кот и венок – части национального костюма. Они, болваны, даже не спросили, какой нации… Зомби, настоящие зомби!

– Я вас не выдам, – вполголоса пообещал я. – Слово даю. Кушайте спокойно…

– Вот и хорошо, – тихо возликовал писатель Ляхов. – Забыл сказать: я ваш рассказ все-таки беру в альманах. Не тот, который про Палестину, а тот, где пароход плывет… Если убрать слово «американский», получится очень даже здоровый реализм…

– Может, не стоит убирать? – пробормотал я, надеясь, что издатель альманаха «Шинель» все-таки передумает вторично. Выход в свет рассказа Куприна под фамилией «Штерн» меня не очень-то радовал. Правда, какой-то француз еще разок переписал «Дон-Кихота» – и ничего, это ему сошло с рук…

– Стоит, еще как стоит, – отозвался Ляхов, скармливая коту серебристую сардинку. Затем он осмотрел окрестности жующей толпы, и круглое его лицо внезапно омрачилось. – Осторожнее, только не поворачивайтесь… – зашептал он. – Вы под колпаком. За вами наблюдают…

– Усатые брюнеты? – приглушенно осведомился я. Ляхов, увы, был не из тех, кто способен заметить настоящую слежку.

– Хуже, – трагическим шепотом проговорил писатель. – Хуже. Женщина! В красном платье!

Я плеснул себе в бокал боржоми и как бы невзначай огляделся, вполне допуская, что красная женщина – часть одолевающих Ляхова видений. Однако женщина действительно была. Высокая красивая брюнетка в эффектном платье пурпурного цвета. Брюнетка смотрела ласково, нежно и печально. К сожалению, совсем не на меня.