Постоянство хищника

Два вентилятора, установленные по обе стороны от входа, гоняли между стен жирный сырой воздух. К нему примешивалась кислая вонь давно не мытой посуды, сваленной в раковину. Повсюду валялись заплесневелые коробки из-под пиццы и кастрюли с присохшими остатками протухшей еды. Над всем этим барражировали огромные черные мухи.

Мебель была старая. Потрескавшиеся диванные подушки из кожзама напоминали пожилых толстяков, чья кожа полопалась от чрезмерного загара, обнажив поролоновые внутренности. Исцарапанный стол. Пыльный абажур. Перекошенные дверцы шкафов. Грязный плиточный пол.

Прямо перед Людивиной начинался коридор с едва различимыми дверями нескольких комнат. Он был длинным и темным, и на секунду ей показалось, будто он тянется и тянется, словно засасывает ее через взгляд.

Огромный Сеньон прошел вперед и остановился сбоку от первой двери.

– Альбер Докен? – рявкнул он.

Никто не ответил. Ни звука, кроме непрерывного стрекота лент у вентиляторов.

У Людивины вспотели ладони, пистолет норовил выскользнуть, и она все крепче сжимала рукоятку, что было не очень правильно. Если придется в спешке контролировать давление на спусковой крючок, чтобы выстрелить вовремя, не слишком рано и не слишком поздно, застывший от напряжения палец может подвести. Так и происходят несчастные случаи. Трагедии. Но она ничего не могла с собой поделать. Пот лил рекой.

Это же смешно. Абсурдно после всего пережитого позволять эмоциям брать верх во время простого ареста.

Альбер Докен – не рядовой преступник. Простых арестов не бывает. Невозможно предсказать, как все обернется.

Людивина вдруг вспомнила тело, брошенное на коричневом надгробии посреди унылого кладбища, с вывихнутыми и сломанными в суставах конечностями. Гротескный силуэт, словно кукла, побывавшая в нетерпеливых руках капризного ребенка. Пустые глазницы. Кровавые слезы на щеках, напоминающие зловещий грим. Людивина не забыла, как свистел в тот день холодный ветер, как в сером небе каркали вороны, нетерпеливо ждавшие пиршества. Криминалисты глаз не нашли, патологоанатом ясно дал понять, что их извлекли грубо, разорвав веки, а зрительный нерв выдрали, похоже, голыми руками.

Людивина не сомневалась, что преступник забрал глаза в припадке безумия. Учитывая абсурдность этого насилия, жажду переломать все суставы, тело, брошенное среди могил, отсутствие мер предосторожности – повсюду отпечатки пальцев и ДНК, – она была уверена, что преступник психически болен. Он находился на пике бредового состояния. Глаза жертвы так и не нашли, потому что убийца их съел.

Классический случай. В плену своего бреда, стремясь избавиться от преследования, агрессор зациклился на взгляде врага и не придумал ничего лучше, как проглотить глаза, словно перепелиные яйца. Он присвоил их и уничтожил, чтобы вернуть в свою жизнь устойчивость и успокоиться.

Все это Альбер Докен сотворил с родным братом.

Итог медленного психического разложения. Альбер в конце концов погубил того, кто во время приступа шизофренического бреда стал олицетворением всех его несчастий. Как-то так.

Нет, ни один арест не бывает простым. Никто не мог предугадать, что задумал Альбер, пока их ждал.

Возвращение в реальность после отпуска в раю оказалось жестоким испытанием. Сеньон посмотрел на Людивину: белки его глаз ярко сверкают, черная кожа матова. Он подал знак, что можно начинать. Она колебалась. Еще пятеро жандармов ждали снаружи, готовые ворваться.

В висках гудело, пульс оглушительно колотился в ушах. Людивина часто дышала, ноги были ватными, пропала устойчивость, которая нужна в момент действия, ощущение твердой почвы под ногами. Что с ней происходит?

Сеньон уточнил, готова ли она войти.

Глубокий вдох. Руки сжимают влажную рукоятку пистолета. Людивина моргнула, еще и еще раз.

Сеньон медлил, чувствуя, что ей не по себе, но тут она кивнула. Великан резким движением нажал на ручку и носком ботинка толкнул дверь. Они увидели комнату с закрытыми ставнями. Воздух затхлый, воняет чем-то грязным. Затем резко пахнуло дерьмом.

На полу – хаотичный прямоугольник. Скомканные простыни и матрас.

Альбер Докен парил перед следователями, словно косматый пророк. Он плыл, и его огромные, широко раскрытые глаза ловили отсветы из коридора, рот был разинут, толстый язык вывалился на подбородок. Альбер плавно покачивался. То, на чем он висел, продавило борозду на его горле.

На нижней части лица оставалось немного засохшей крови. Крови его брата.

Собственными экскрементами он написал на стене несколько слов.

«Жизнь нас выплевывает – смерть внутри нас, она растет, она нас поглощает».

3

Из кухни за открытой барной стойкой ароматы кофе доносились в гостиную, окаймленную длинной верандой. Из-за мартовской серости в лофте на первом этаже было темновато, его едва освещали три свечи, потрескивавшие тут и там, и камин. Картины Фаззино на стене с одной стороны и огромный потертый американский флаг с другой делили между собой пространство, не занятое книжными полками. Людивина смотрела с дивана то на камин, то на сад за стеклом. Ее вьющиеся белокурые волосы были забраны в хвостик. Зимой она не сумела устроить все так, как хотелось, но планировала наверстать упущенное в ближайшие недели, как только отступят холода.

Она положила голову Марку на грудь. Там, под футболкой, находились шрамы от двух пуль, едва не убивших его несколько месяцев назад. Два круглых шрама, которые она любила обводить кончиками пальцев. Такие живые. Полные смысла. Марк спасся чудом. Без последствий. Словно ничего и не было.

– Что там у тебя? – спросил он.

– О чем ты?

– Что у тебя за дело на этой неделе? Я чувствую, что ты где-то не здесь, думаешь о своем. Что-то серьезное?

– Все, чем мы занимаемся в ПО, серьезно.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

Марк действительно понимал: он работал в контрразведке и часто расследовал деликатные дела как агент под прикрытием. Марк – лучшее, что случилось с Людивиной пять месяцев назад, осенью. Достойный человек. Он тормошил ее, если нужно, заставлял открываться. Он хотел, чтобы они всем делились друг с другом, ничего не скрывали. Когда следователей двое, велик риск, что каждый будет держать худшее при себе, лелеять свою темную сторону в одиночку, та разрастется до немыслимых размеров и разделит их. Вот Марк и бдил.

И был прав. В драмах, с которыми они ежедневно сталкивались, существовала своя иерархия. Даже смерть могла по-разному влиять на них.

– Убийство. Психотическое. Извращенец, – наконец нехотя уронила она.

– Личность установили?

– Да. Но он нас опередил. Повесился.

Она почувствовала, как Марк тихонько кивнул. Главное сказано.

– Тебе полегчало?

Людивина помедлила. Даже смерть убийцы не снимала тяжесть с души. Никогда. Так она считала. И очень плохо, что не будет суда. Хотя Альбера Докена и так не судили бы. Старая добрая статья уголовного кодекса 122-1. По ней лица, страдающие психическими расстройствами на момент совершения преступления, ответственности не подлежат. Невыносимо для семей жертв, бесит следователей. Она не чувствовала ни удовлетворения от мысли, что все кончено и убийца обезврежен, ни печали от страшной развязки.