Посвящается Белой Горе

–  Конечно, на мою работу это сильно повлияло. Даже смотреть не могу на многие вещи, созданные в первые годы после того, как получил новое тело.

–  Да, на них тяжело смотреть, - сказала она.
– Но они хороши и по-своему красивы.

–  Все на свете красиво. По-своему.
– Мы остановились у руин первого дома.
– А ведь тут не только следы времени, хоть и четыреста лет прошло.
– Внимательно рассмотрев то, что осталось, я смог отчасти восстановить архитектуру строения - примитивного, зато, что называется, «на века», из укрепленного композитными штырями бетона.
– Кто-то тут побывал со взрывчаткой. А я думал, на самой Земле боевых действий не велось.

–  Говорят, что так.
– Она подобрала небольшой обломок.
– Наверное, кто-то взбесился, узнав, что все погибнут.

–  Трудно себе представить.

В записях царил хаос. Очевидно, первые люди умерли через два-три дня после появления нанофагов, а спустя неделю на Земле не осталось ни одного живого человека.

–  Хотя понять легко. Бывает, что хочется что-нибудь разрушить.

Я помню, как беспомощно корчился под валунами, как умирал из-за своей скульптуры и как зарождалась во мне злоба - гнев на камень, на судьбу, на что угодно, кроме собственной невнимательности и неуклюжести.

–  Об этом есть стихотворение, - сказала она.
– «Ярость, ярость - умирает свет».

–  Неужели во время наночумы писали стихи?

–  О нет. Это за тысячу лет до нее. Даже за тысячу двести.
– Она вдруг опустилась на корточки и смахнула пыль с куска, на котором обнаружились две буквы.
– Интересно, может, это было какое-то муниципальное здание. Или церковь.
– Показала на обломки, рассыпанные по улице: - Похоже на украшение, что-то вроде фронтона над входом.

На цыпочках стала пробираться к арке, читая надписи. Так ее тело казалось еще привлекательнее (наверное, она об этом догадывалась), а мое откликнулось совершенно непозволительным для человека втрое старше ее образом. Глупо, хотя, конечно, этот самый орган не так уж и стар. Усилием воли я подавил реакцию прежде, чем она успела что-либо заметить.

–  Язык незнакомый, - сказала она.
– Не португальский; похоже на латынь. Христианская церковь, вероятно - католическая.

–  У них в культовой практике использовалась вода, - припомнил я.
– Может, поэтому церковь возвели рядом с морем?

–  Нет, их повсюду строили. У моря, в горах, на орбите… До Петроса католики не добрались?

–  Добрались, даже до сих пор живут. Я, правда, ни одного не встречал. У них собор в Новой Гавани.

–  А у кого нет?
– Она махнула рукой в сторону тропинки.
– Пойдем. Пляж сразу за этим холмом.

Запах я почувствовал прежде, чем увидел воду. Пахло не морем, а чем-то сухим, даже удушливым. Наверху я застыл.

–  Дальше от берега вода синяя-синяя, - сказала она, - и такая прозрачная, что видно на сотни метров в глубину.

Может, и так, но здесь, на поверхности, лежала густая бурая пена, как на гигантском шоколадном коктейле. Обгоревшие стволы деревьев влипли в грязь.

–  Это что, земля? Она кивнула:

–  Континент перерезает пополам огромная река, называется Амазонка. Когда погибли растения, почву стало нечему держать, и она стала размываться.
– Она потащила меня вперед.
– Ты плавать умеешь? Пойдем!

–  Плавать в этом? Тут же грязно!

–  Нет, все совершенно стерильно. К тому же мне надо пописать.

Тут уж не поспоришь. Я оставил коробку на высоком обломке стены и двинулся за ней следом. Выйдя на пляж, она бросилась бежать. Я шел медленно и смотрел, как тонкое тело ныряет в густую волну. Потом зашел достаточно глубоко и поплыл туда, где она плескалась. Вода была слишком теплой, дышать оказалось трудно. Диоксид углерода, предположил я, с оттенком галогена.

Мы поплавали вместе, сравнивая этот суп с водоемами на наших родных планетах и на Тета- Центе, но вскоре устали от горячей воды и плохого воздуха и вышли на берег.

Несколько минут мы обсыхали на жгучем солнце, а потом взяли коробку и перешли в тень. Там две стены привалились друг к другу, и получилось что-то вроде бетонного тента.

Наверное, мы напоминали парочку дикарей-аборигенов, раскрашенных грязью, со спутанными космами. Она выглядела странно, но все же сохранила правильную красоту: засохшая глина превратила ее в подобие примитивной скульптуры, только невероятно точной и подвижной. Темные потеки пота образовали на лице и теле живописные акцентные линии. Будь она не художником, а натурщицей! Не двигайся, я схожу за кистями.

Мы распили по бутылочке холодного вина и воды, поели бутербродов с сыром и фруктов. Я положил немного на землю - для нанофагов. За несколько минут ничего не случилось.

–  Наверное, на это уходит несколько часов или даже дней, - сказала она.

–  Пожалуй, надо надеяться, что да, - ответил я.
– Давай переварим, что съели, пока эти твари до него не добрались.

–  А, не беспокойся. Они разрывают связи между аминокислотами, формирующими протеины. Для нас с тобой не страшно, наоборот, способствует пищеварению.

Вот уж спасибо.

–  Мне говорили, когда вернемся, придется… пережить некоторый дискомфорт.

Она скорчила рожу:

–  Нам устроят чистку. Мне один раз ее делали, после чего я решила, что следующий мой выход будет долгим. Процедуры-то одни и те же, что после суток снаружи, что после года.

–  И давно ты вне купола?

–  Всего полтора дня. Вышла, чтобы тебя встретить.

–  Польщен. Она прыснула:

–  Вообще-то это они придумали. Хотели, чтобы кто-нибудь помог тебе акклиматизироваться, потому что не знали, насколько сильно на тебя повлияет здешнее… своеобразие.
– Она передернула плечами.
– Земляне. Я им сказала, что ты побывал по меньшей мере на четырех планетах.

–  Их впечатлило?

–  Ну, говорят, он человек богатый, известный, должно быть, путешествовал со всеми удобствами.
– Мы оба расхохотались.
– Сообщила я им, что за удобства на Тета-Центе.

–  Там хоть нанофагов нет.

–  И вообще ничего. Долгий был год. А ты ведь там и года не пробыл?

–  Ага. Наверное, если бы я задержался, мы бы встретились.

–  По словам твоего агента, ты собирался там остаться на два года.

Я налил ей и себе вина.

–  Знал бы, что ты прилетишь, - может, потерпел бы до следующего корабля.

–  Было бы очень любезно с твоей стороны.
– Она смотрела в стакан, но не пила.
– Вам, богачам да знаменитостям, не приходится терпеть Тета-Цент. А мне, чтобы оплатить билет, пришлось подписать годовой договор.

–  То есть ты была, по сути дела, рабыней?

–  Скорее женой. Глава поселка вдовец, меня проспон-сировал в обмен на то, чтобы я привила его детишкам кое-какую культуру. Языком с ними позанималась, искусством, музыкой… И то и дело приглашал меня к себе в апартаменты. Тоже культура своего рода.