Посылка

Вечером Алёна дольше обычного мыла посуду, в голове крутились обрывки мыслей.

Егорку отправила спать без сказки, Артёму наказала закрыть компьютер и идти ложиться, сама уселась у телевизора, но звук включать не стала.

Степанида, поев, ушла в свою комнату и больше не появлялась.

Может, из-за посылки, но сны этой ночью пришли цветные, а ночь показалась длиннее, чем обычно.

Степаниде снилось, что она в родной деревне, идёт гордо, по сторонам оглядывается, а у скособоченных домов стоят соседки в платках и телогрейках, смотрят на неё, аж рты пооткрывали.

А она не идёт — плывёт, и пальто на ней новое, болоньевое, синее-синее, как небо в лужах.

Егорке снился маленький танк, сначала будто игрушечный, а потом он стал расти, расти, да и вырос в настоящий.

В танке том Егорка с папкой сидят, и папка даёт ему из пушки стрелять.

Егорка из пушки палит, да так палит, прям как взрослый, все дома вокруг лопаются, будто шары надувные, из шаров этих выбегают маленькие люди, выбегают и сразу куда-то исчезают, а папка показывает ему большой палец — молодец, Егорка.

Артёму снилась Аня из параллельного. Будто он её на свидание пригласил, и она согласилась. Договорились встретиться на площади городской. Он пришёл заранее, слоняется вокруг, высматривает её, да вот же она — Аня. И он идёт к ней навстречу, вернее, не идёт, а бежит. Добегает и видит — у Ани руки связаны, а рот заклеен липкой лентой. Так и пошли гулять, почему-то он не догадался ей руки развязать и рот разлепить, вот ведь ерунда какая.

Алёне снились женщины.

Их было много, они подходили к Алёне одна за другой, складывали перед ней картонные коробки.

Она сначала радовалась, а потом принялась махать рукой и говорить им:

— Хватит. Нам больше не надо.

Только женщины будто не слышат, идут и идут, у каждой огромный живот, животы колышутся, женщины счастливо улыбаются, ставят перед Алёной посылки и уходят.

Она заглядывает в коробки, а они все набиты розовыми пинетками.

— Нам больше не надо, — повторяет она. — Хватит, — но голос её становится всё тише, а потом и вовсе исчезает — как и она сама — под горой развороченного картона.