Потанцуй со мной

***

Это была чушь собачья. Мужчина тридцати шести лет изображает из себя бунтующего выпускника художественной школы. Гребаный позер, притворяющийся, что показывает палец системе, которая сделала его богатым.

Иен порвал все и стал еще более жалким, разложив перед собой небольшие холщовые квадраты с отпечатками тела Тесс. Воспоминания о той ночи, о ее красоте — это больше, чем возможно вынести. Иен закрыл дверь в студию и несколько дней туда не заходил.

Он ненавидел ультиматумы. Несмотря на шум транспорта и полицейские сирены, здесь было слишком тихо. Нужно прямо сейчас поехать в Темпест, чтобы он мог подержать своего ребенка, закончить домик на дереве и сказать Тесс, что они собираются делать все по его разумению.

Так почему он этого не делал?

Потому что не мог.

Он заблудился, охваченный одиночеством и неопределенностью — запахом дизельного топлива и вонью гниющего мусора из сложенных у тротуара мешков. Сможет ли Рен вспомнить его, когда снова увидит? Прошло всего несколько недель, но он знал, как быстро она меняется, и ему не хватало всего этого.

Его гнев на Тесс боролся с жадным стремлением быть с ней. Жизнь без нее становилась бессмысленной, как выдохшаяся газировка, потерявшая вкус. Тесс открыла ему свежие впечатления, новые эмоции, помогла стать частью сообщества, существовавшего за пределами студий и галерей. Она показала ему, каково это, — заниматься любовью с женщиной, которую ничего не сдерживает. Жизнь с ней развернулась во всех оттенках радуги.

Потом она все испортила, отвергнув его. Как она могла подумать, что он представляет угрозу для Рен, когда эта малышка принадлежала ему так же, как и ей? Вся эта чушь о том, что он не домашний. Если это правда, почему он мог думать только о школе и об их жизни на горе? У Тесс даже хватило наглости обвинить его в том, что он выглядит несчастным, когда он говорил ей о своей любви. Что тут, черт возьми, скажешь?

Болела голова. Может, у него поднялась температура. Он должен пойти в аптеку и купить что-нибудь, но если откроет дверь, его уже будут поджидать.

«Иен, не хочу тебя беспокоить, но не мог бы ты взглянуть на…»

«Иен, я не уверен, что это что-то выражает…»

Они замечательные ребята, талантливые и заслуживающие студийного пространства, которое Иен им с радостью предоставил. Он просто не хотел сейчас с ними общаться. Не хотел ни с кем разговаривать. Но теперь, когда он вернулся на Манхэттен, его телефон разрывался от звонков. Иен выключил его, затем снова включил. Что, если с Рен вдруг случится что-нибудь непредвиденное? Что, если Тесс наконец осознает, насколько неразумно поступает, и позвонит, чтобы извиниться?

Иен тысячу раз проигрывал в своей голове их последний разговор, но как бы ни старался, не мог вспомнить, чтобы она хоть раз обмолвилась, что его любит.

***

Иен встал на рассвете. Надо пойти на тренировку, но его додзё здесь не пахло сосной и палой листвой. По ногам не хлестала трава. Пение птиц не смешивалось со звуком его собственного дыхания.

Иен заставил себя вернуться в студию. Она была более функциональной, чем его студия в школе, но ее цементный пол, высокий, открытый потолок и холодные промышленные стены не встречали так приветливо. И почему, несмотря на весь шум вокруг, здесь так тихо?

Он пролистал эти маленькие квадратики холста. На самом деле ему хотелось делать наброски: белка, пробирающаяся сквозь подлесок, ранние полевые цветы на лугу. Тесс. Рен. Рисование успокаивало его, но терапия ведь не искусство.

В припадке разочарования Иен схватил холст, который бросил несколько месяцев назад, большую безвкусную композицию в тонах, перевернул ее и швырнул на мольберт с такой силой, что задрожала рама. Потом схватил ближайший тюбик с краской и выжал весь себе в руку. Основной желтый. Сойдет. Растер густую краску между ладонями и размазал по холсту, не заботясь о том, куда попала краска и как это выглядит. Взял наугад другой тюбик, выдавил краску и сделал то же самое. Нашел еще один, а затем еще один — не обращая внимания на линию или вид, форму или значение. По краям стекала краска.

Иен приклеил сверху куски холста с отпечатками тела Тесс и вытащил с полки баллончик «Крылона». Встряхнул и разбрызгал краску короткими, прерывистыми залпами, без использования шаблона. Нашел другой баллончик и проделал то же самое. А потом еще один. Он тяжело дышал, когда, наконец, подписал ИГН4.

И, обессиленный, отступил.

Пред ним предстало сумасшедшее месиво, комковатое, бессвязное и бессмысленное. Это мог сделать кто угодно или что угодно. Хотя бы слон, которому дали кисть и ведро с краской. Иен оперся испачканными пигментом руками о колени, пытаясь отдышаться. Снова посмотрел. Хаос перед ним не имел ни цели, ни причин для существования.

Как и он.

Ему необходим порядок, какая-то структура и здравомыслие. Он вытер ладони о штанины и потянулся за единственной вещью в студии, в которой сохранялся желанный им порядок: альбом для зарисовок. Открыл его, не глядя, и вырвал случайную страницу.

Профиль Тесс.

Затем приклеил рисунок к верхнему углу грязного холста и отошел. Потирая рукой шею сзади, сначала изучил небольшой набросок, а затем холст. Повернул мольберт, чтобы лучше улавливать полуденный свет, и взял черный маркер с очень тонким кончиком. Иен приступил к работе, воссоздав миниатюру профиля Тесс на сухом участке холста.

Когда он наконец был удовлетворен результатом, отложил этот набросок, прилепил другой и начал снова. И работал остаток дня, всю ночь и следующее утро, переходя от второго наброска к третьему.

На рассвете он наконец плюхнулся в кровать, но проспал всего несколько часов, прежде чем снова встал, сварил кофе и вернулся в студию.

Иен потерял связь со временем. Тени двигались по полу студии, исчезали, появлялись снова. Он менял угол наклона ресницы здесь, длину ногтя там. Проспал несколько часов, сварил еще кофе и начал снова, пряча каждый крошечный, детальный рисунок в хаосе своих случайных цветных полос. Не принимал душ. Не ел. Желудок горел от бесконечных порций кофе, которые он пил из забрызганной краской кружки.

Где-то в середине третьей ночи Иен вышел из студии и закрыл за собой дверь. От него несло потом и краской, и он упал в кровать.

Когда он наконец проснулся, то долго мылся в душе, побрился и приготовил себе приличный завтрак. Только после всего этого Иен позволил себе вернуться в студию, чтобы посмотреть на то, что создал.

Издалека был виден только хаос. Но поближе… Вблизи, видимые только тем, кто не пройдет мимо слишком быстро — тем, у кого хватило терпения остановиться и рассмотреть — были крошечные, скрытые рисунки: профиль Тесс, ее спина, ее нос. Все это было выполнено с точной, скрупулезной детализацией. Там виднелась ножка Рен, перевязанная лентой пурпурного диоксазина, ее ямочка запечатлелась золотым штрихом. На этом полотне он увидел все — жестокого, мятежного ребенка, которого заботили только разрушения, и взрослого человека, который потерял свое сердце из-за целеустремленной вдовы и ребенка-сироты.

Вот он.

Вот кем он был.

Панк и художник. Бунтарь и миротворец.

Человек, который так старался вписаться в единую ипостась, что сбежал от самого себя.

Ему нравилось то, что он создал. Ему так понравилось, что хотелось только гонять по улице с баллончиками краски, валиками, своим беззаконием. Найти стену, взобраться по лестнице и превратить свою радость в образы чего-то нового и прекрасного.

***

За месяц, прошедший после отъезда Иена, май расцвел со всем своим ярким кружевом и землистым ароматом. С приближением июня печеночница и аронник уступили место дикой герани и дицентре, пока весело распускались рододендрон, азалия и горный лавр. Ранэвей Маунтин еще никогда не была так прекрасна, но здесь не было Иена, чтобы разделить с Тесс всю эту красоту.