Потемкин

С. К. де Витт (Потоцкая). И. — Б. Лампи — старший. 1780-е гг.

П. Ю. Гагарина. Й. Грасси. 1790-е гг.

Е. Ф.Долгорукая. И.-Б. Лампи-старшчй. Конец 1780-х гг.

Смерть Г. А. Потемкина 5 октября 1791 гола. Гравюра неизвестного художника.

Памятник Г. А. Потемкину в Херсоне. Ксилография. 1891 г.

Императрица не была подавлена роковым известием, наоборот, она ощущала себя полной энергии: «В моей голове война бродит, как молодое пиво в бочке». Убеждение в собственной правоте придавало ей сил. Менее всего она походила на человека, которого схватили за руку. «Клянусь Вам торжественно, что я постараюсь ответить на мусульманскую учтивость как можно лучше, — сообщала Екатерина Гримму. — Вы хорошо сделаете, если отступитесь от мусульман. В конце концов, я не одна оскорблена, потому что эти нехристи отказались выслушать то, что согласились сообщить им все три двора, и стало быть, по-моему, оскорблены и оба другие… Впрочем, всякий стряпает свои дела по-своему, и чужие дела — не мои. Что же до меня, то моя роль давно определена, и я постараюсь сыграть ее как можно лучше»¹⁷. Императрица стремилась показать, что нападение Турции дает России право рассчитывать на поддержку европейских стран. Внешне это действительно выглядело так. Франция присоединилась к требованию русского и австрийского дворов освободить Булгакова¹⁸. Но в реальности дела обстояли иначе.

Письмом 28 августа Потемкин сообщил Екатерине, что подтвердилась информация о французском военном руководстве в турецкой армии. Кроме того, Порта использовала на своих судах французских артиллеристов и употребляла 80 французских кораблей для своих транспортов.

В этом же письме Григорий Александрович предлагал Екатерине объединить обе армии: Екатеринославскую и Украинскую — под общим руководством Румянцева. «Теперь войска графа Петра Александровича идут сюда к соединению, — писал он. — До лета же армиям наступательно действовать и разделятся нельзя будет, то прикажите ему всю команду»¹⁹. Однако Екатерина предпочла сохранить разное руководство для Екатеринославской и Украинской армии. Это решение было продиктовано не столько военным, сколько политическим расчетом. Императрица не хотела вручать общее командование Румянцеву, которого поддерживала враждебная светлейшему группировка. В ответном письме она согласилась послать старому фельдмаршалу «в запас» предписание о принятии командования на случай, если Потемкин обратится к нему с таким предложением, но просила воздержаться от подобного шага²⁰.

В Петербурге в отсутствие князя усиливается роль Государственного совета. 31 августа Екатерина расширила его состав за счет новых членов: графа А. Н. Брюса, графа В. Я. Мусина-Пушкина, Н. И. Салтыкова, графа А. П. Шувалова, графа А. Р. Воронцова, П. И. Стрекалова и П. В. За-вадовского²¹. Большинство из них принадлежали к противной Потемкину партии, и выбор пал на них, потому что в обстановке войны возник недостаток расторопных деловых людей в столице. Многие проверенные сторонники Потемкина в этот момент находились в армии. Названные выше лица были хорошо известны Екатерине как способные чиновники и «уже не раз в деле употреблялись»²². Однако императрица сама не чувствовала себя уверенно и говорила, что «отлучка светлейшего князя, с коим в течение тринадцати лет сделала она привычку обо всем советоваться, причинила ей печаль»²³.

Состав нового Совета не мог не обеспокоить Потемкина, для которого в тот момент было очень важно не отвлекаться на придворную борьбу и все внимание сосредоточить на делах армии. В письме от 2 сентября императрица заверяла его: «Теперь я все бдение мое устремляю к тому, чтоб тебе никто и ничем помеху не сделал, ниже единым словом, и будь уверен, что я тебя равномерно защищать и оберегать намерена, как ты меня от неприятеля»²⁴. Это были не пустые слова, после выбора в Совет новых членов Екатерина дважды говорила Завадовскому, что «не соизволит терпеть, ежели только услышит, что кто-нибудь покусится причинить хотя малое его светлости оскорбление» и «особливо» рекомендовала «дать знать о сем господам графам Шувалову и Воронцову»²⁵. Таким образом, Екатерина напрямую обратилась именно к тому «триумвирату», который активно влиял на действия А. А. Безбородко и от которого она ожидала враждебных выпадов против князя.

В качестве особой милости, подчеркивавшей расположение императрицы к светлейшему князю, его управляющему М. А. Гарновскому разрешено было поставить по тракту в Екатеринославскую армию 12 лошадей²⁶. Это позволило посыльным менять коней, в зависимости от скорости движения, один или два раза в сутки. В первые же дни войны быстрота оборачиваемости курьеров между Кременчугом и Петербургом была очень высока — в среднем 7 суток, что нетрудно установить, сопоставив даты на письмах с числами их получения, отмеченными в записках Гарновского. Судя по донесениям управляющего, в столице снаряжение курьера в это время не задерживалось дольше одного дня.

Полковник Михаил Антонович Гарновский был одним из наиболее доверенных сотрудников Потемкина. Он не только ведал всей почтой светлейшего князя в Петербурге, что, учитывая секретность документов, требовало абсолютной преданности, но и часто лично общался с императрицей, был уважаем ею. Его «Записки» — не что иное, как донесения на Юг о делах в Петербурге. Гарновский часто передавал слова государыни, других вельмож, описывал обстановку в городе. Донесения позволяют увидеть перипетии придворной борьбы глазами человека «потемкинской партии». Именно из них известно о происках «со-циетета» — группировки Воронцова и Завадовского. Название партии можно перевести как «сообщество», но точнее подошло бы слово «общественность», так как ее члены старались выглядеть при дворе либеральной оппозицией и брали на себя право говорить от имени «всех».

В мемуарах А. М. Тургенева, изобилующих ошибками и выдумками, Гарновский назван «чудом своего времени»: «Довольно будет сказать, что он на восьми или девяти языках, кроме природного, изъяснялся… Императрица Екатерина II его любила, уважала, отличала; Гарновский всегда, во всякое время имел право входить без доклада в кабинет к государыне. Князь Потемкин… чтил, уважал в нем ум, познания и отличные качества души, любил его, как брата… Гарновский приходил к Потемкину в кабинет в халате, сюртуке, как был вставши с постели, в то время как перед князем, валявшимся на диване, стояла с подобострастием толпа — князей, графов, вельмож, царедворцев, воинов, покрытых сединами и лаврами! Нужно было Гар-новскому говорить с князем одному, Потемкин приказывал: "Подите вон, нам дело есть!"»²⁷

Михаил Антонович и правда слыл знатоком языков, но о чересчур близких, панибратских отношениях с Потемкиным не могло быть и речи. Свои донесения управляющий посылал на имя В. С. Попова, правителя канцелярии — это был уровень его служебных контактов. Он никогда не смел обращаться непосредственно к князю. Мы привели здесь красочный рассказ Тургенева именно для того, чтобы показать, чего на самом деле стоили анекдоты о валяющемся на диване Потемкине и посещениях князя запросто, в халате и шлепанцах. Степень доверия светлейшего выражалась иначе — Гарновский нес полную ответственность за то, чтобы письма Потемкина без перехвата достигли рук императрицы.

«В курьерах, а особливо в надеждах, крайний недостаток»²⁸, - жаловался он 30 августа. Благодаря его запискам удается установить фамилии трех постоянных курьеров князя. Это поручики Драшковский, Душинкевич и Малиновский. С донесениями о победах Потемкин обычно отправлял одного из особо отличившихся «в деле» офицеров, который получал из рук императрицы награду. С постоянной же почтой командующего ездили три упомянутых курьера. Все они были земляками светлейшего, представителями смоленской шляхты. С. Н. Глинка, двоюродный дядя которого Г. В. Глинка тоже служил курьером Потемкина, рассказывал: «У князя Таврического, нашего соседа, были свои гонцы ловкие, расторопные, умные, но никогда не знавшие того, что передавали они за его печатью»²⁹.

ГИБЕЛЬ СЕВАСТОПОЛЬСКОЙ ЭСКАДРЫ

Лихорадка князя усиливалась день ото дня, и он совершенно измучился страхами, как бы из-за своей болезни не упустить важных распоряжений по армии. 19 сентября Григорий Александрович вновь настаивал на том, чтобы сосредоточить все командование войсками в руках Румянцева: «Я… изнемог до крайности, спасмы мучат, и, ей Богу, я ни на что не гожусь. Будьте милостивы, дайте мне хотя мало отдохнуть»³⁰. Известие об ухудшении состояния Потемкина крайне встревожило императрицу. «Я знаю, как ты заботлив, как ты ревностен, рвяся изо всей силы; для самого Бога, для меня, имей о себе более прежнего попечение, — отвечала она. — …Ты не просто частный человек, ты принадлежишь государству и мне»³¹. Несмотря на беспокойство о здоровье князя, Екатерина обошла молчанием вопрос о передаче командования.