Потенциал разряда

– Ах ты, дурень, дурень, - выкаченными глазами он уставился на лаборанта.
– Ведь изотопную воду я готовил для себя. Слышишь ли? Для себя! А ты взял и вылакал ее, как блудливый кот оставленную без присмотра сметану.

– Но ведь я же хотел как лучше!
– зло вырвалось у Глеба.
– Вы бы все равно ничего не успели сделать, чтобы спасти воду.

– С чего ты взял?

– То есть как это с чего взял? От вас слышал.

– Когда же я это говорил тебе?

– Ну, допустим, не мне...

– Биологам да, говорил. Биологи постоянно канючили у меня изотопную воду для своих экспериментов. Выпрашивали хотя бы пару кубиков, хотя бы полкубика... хотя бы каплю. Но мне были нужны все сорок кубиков. Сорок - и ни каплей меньше.

– Значит, не пятнадцать-двадцать минут?
– растерялся Глеб.

– Это время потери свойств одной каплей. Одной каплей, Санкин! Надо было слушать как следует. А для сорока кубиков полная потеря свойств потребует восемьдесят три часа. Теперь прикинь: напряжение отключили всего на два часа. Значит, для восстановления нужного количества до сорока кубиков мне потребовалось бы еще месяца три с небольшим. Месяца три, Санкин, а не одиннадцать лет. Я был почти у цели. Я держал ее, как жар-птицу за крыло. А ты... ты все погубил.

– У... у какой... цели?
– упавшим голосом спросил Глеб.

Козицкий уставился в лицо лаборанта своими выкаченными глазами, словно пытался прочесть его потаенные мысли.

– Теперь я могу рассказать тебе, - он помолчал, все приглядываясь к Глебу.
– Теперь-то могу... Видишь ли, я копил изотопную воду, чтобы возвратить себе молодость. Да, да, ты не ослышался, Санкин, молодость...

– С минуту Глеб переваривал услышанное, - оно показалось ему уж очень нереальным.

– Вижу, до тебя не дошло, - Козицкий удовлетворенно качнул головой.
– Ну, лет-то мне сколько? Будто не знаешь? Все на кафедре любят о моих годах посудачить, а ты, значит, в неведении? Без малого восемьдесят мне, Санкин, вот какое дело. Начальство уже давненько намекает, что пора бы и честь знать, передать лабораторию кому помоложе. А я и сам чувствую - пора! Бессонница донимает, сердечко пошаливает, память уже не та... Но как уйти? Я же к исследованиям воды намертво прикипел. Оторвать меня от них, значит, убить.

Козицкий тяжело поднялся на ноги, шаркая по полу, прошелся по комнате.

– Да будет тебе известно, Санкин, - донеслось до Глеба от дальнего окна комнаты, - что лет четырнадцать тому назад я совершил открытие: я высчитал, что вода с изотопом водорода "4" способна совершить полное обновление организма. Нужно только точно сорок кубиков. Сорок, и ни каплей меньше. Все недуги прочь, жизнь начнется сызнова. Нет, не сызнова, она продолжится.
– Козицкий обошел стол, прошаркал обратно к дивану. Он смотрел себе под ноги и, казалось, разговаривал сам с собой.
– Возвращенная молодость, извечная мечта человечества! Я смог бы подняться на такие вершины, о которых и мечтать не смею. И всего лишь сорок кубиков изотопной воды... Ты знаешь, Санкин, что такое молодость? Нет, этого знать тебе не дано. Вот когда доживешь до моих лет, тогда поймешь старика Козицкого в полной мере.

Он снова опустился на диван.

– Но в лаборатории появился ты, Санкин, и выпил все мои сорок кубиков.

Доцент неожиданно хлопнул себя по коленям и расхохотался. Глеб впервые видел его хохочущим. Неприглядное зрелище! Глаза его запали и потускнели, а приоткрытый рот походил на разинутый клюв хищной птицы.

– Но это же нечестно, Максим Арсеньевич!
– вскипел Глеб.
– Сделать открытие и хранить его для себя одного. Какой же вы ученый? Да вы эгоист. Биологи, которые к вам приходили, просили воду для общего дела. И вы им не дали ни капли. Как же вам не стыдно?

Козицкий сразу перестал хохотать. В его глазах, устремленных на лаборанта, теперь не было столь оскорбляющей того снисходительности и равнодушия. Доцент смотрел теперь на Глеба с явным уважением.

– Сегодня мне впервые стало стыдно, Санкин, - признался он.
– И в том твоя заслуга. Не понимаешь? Ну и ладно... А биологи, что биологи. Они стали бы проводить бесконечные испытания воды на лягушках, кроликах, крысах. Разве для того мы одиннадцать лет накапливали изотопы? Впрочем, что ты смыслишь в изотопах...

– Больше, чем вы думаете!
– закричал Глеб и вскочил на ноги.
– Это вы не давали мне настоящей работы, - он сжал кулаки.
– А я... я мог бы смоделировать воздействие изотопной воды на митохондрии на ЭВМ. Я чувствую, что мог бы! Но и теперь я знаю, что мне делать. Я стану объектом изучения для биологов. Со мной вон какие чудеса происходят! Я же стал живым генератором высокого напряжения. Тут для науки на сто лет работы. И я... я тоже буду работать. С биологами! Но только не с вами. Я сию же минуту отправлюсь к биологам.

Козицкий шагнул к Глебу. Они оказались почти лицом к лицу.

– Ты не успеешь дойти до биологов, Санкин, - сказал Козицкий, уперевшись пальцем в грудь Глеба.
– Выпив изотопную воду, ты подписал себе смертный приговор. Жить тебе, Санкин, осталось всего ничего.

– Какой... какой еще приговор?
– заранее обмирая, пробормотал Глеб.
– Чего вы еще такое придумали, Максим Арсеньевич?

– Увы, брат, это жестокая правда.

Козицкий помолчал, испытующе вглядываясь в Глеба.

– Изотопная вода, которую ты изволил с такой легкостью выпить, коварнейшее вещество. Попав в дряхлые клетки, она повышает энергоемкость митохондрии и тем возрождает жизнедеятельность клеток, делает их снова молодыми. Но оказавшись в клетках молодого организма, - палец Козицкого с силой надавил на грудь Глеба, угодив между лацканами пиджака, - изотопная вода примется наполнять энергией и без того до отказа наполненные ею митохондрии. Тебе же известно, что произойдет с конденсатором, если его подключить на сверхрасчетное напряжение, - Козицкий сделал шаг назад, кашлянул в кулак. Все сегодняшнее утро я переводил на язык математики твои предстоящие взаимоотношения с выпитой водой. И получилось, Санкин, что жить тебе после последнего глотка восемь часов и семнадцать минут. Секунды, разумеется, не в счет. Но пять часов уже минуло, вот ведь какое дело.

И Козицкий, потершись щекой о свое плечо, снова уставился на Глеба своими выкаченными глазами. И эти глаза были лучшим доказательством того, что каждое слово, сказанное доцентом, - правда.

Еще три часа жизни?

Как, всего три часа? А потом?

Да нет, это просто невозможно!

– Единственное, чем я могу утешить тебя, - будто смакуя слова приговора, продолжал Козицкий, - смерть твоя будет легкой и молниеносной. Ты вспыхнешь электрическим пламенем. Пшик - и нет тебя. Только вот бы не наделать пожара в квартире, - доцент озабоченно оглядел уставленную мебелью квартиру, - но... это уже твоя забота.

Козицкий сочувствующе вздохнул, отошел к окну. Потом снова возвратился к Глебу.

– А впрочем, - вкрадчиво произнес он, - у тебя есть шанс остаться в живых. И тебе как инженеру-электронику следовало бы самому догадаться. А, Санкин? Проще простого.

Глеб с ненавистью взглянул в выкаченные глаза доцента. Ему виделось в них все то же настороженное любопытство, заглядывание в самую душу. Все это расценивалось Глебом, как желание садиста насладиться предсмертными муками своей жертвы. Тем не менее смысл последних слов дошел до сознания Глеба.