Потерянные годы

Олень наклонил голову, готовясь к следующему выпаду. Однако кабан, помедлив лишь мгновение, взревел в последний раз и отступил в рощу.

Олень медленно, грациозно обернулся к мальчику. На краткий миг взгляды их встретились. И вдруг мальчик понял, что самым четким его воспоминанием о дне чудесного спасения останется именно эта картина: бездонные, немигающие карие глаза оленя, глубокие и загадочные, словно морские глубины.

Затем олень перепрыгнул через корявые корни дуба и исчез так же внезапно, как и появился.

Часть первая

Глава 1 Живой камень

Я стою в одиночестве под звездами.

Все небо охвачено пламенем, как будто рождается новое солнце. Люди с воплями разбегаются в разные стороны. Но я стою на месте, будучи не в силах пошевелиться, не в силах даже вздохнуть. А потом на фоне огненного неба я вижу дерево, темное, как ночь. Горящие ветви извиваются, подобно ядовитым змеям. Они тянутся ко мне. Они приближаются. Я хочу бежать, но не могу – ноги словно приросли к месту. Мое лицо горит! Я закрываю глаза, я кричу.

Мое лицо! Мое лицо горит!

* * *

Я проснулся. Глаза щипало от пота. Соломинка из тюфяка царапала мне лицо.

Поморгав, я сделал глубокий вдох и вытер щеки ладонями. Руки показались мне ледяными – таким горячим было мое лицо.

Я вытянул руки в стороны и снова ощутил ту боль между лопатками. Все еще болит! Как мне хотелось, чтобы эта боль оставила меня! Почему она беспокоит меня до сих пор, ведь прошло больше пяти лет с того дня, как меня вынесло на берег? Раны на голове давно уже зажили, хотя я так и не вспомнил ничего из своей жизни до того момента, когда меня выбросило на прибрежные камни. Так почему же эта боль никак не уйдет? Я пожал плечами. Я понимал, что никогда не узнаю этого – как и многих других вещей.

Я начал запихивать высыпавшуюся солому обратно в тюфяк и нащупал муравья, который тащил дохлого червяка в несколько раз тяжелее себя. Я едва не рассмеялся, глядя на то, как насекомое пытается перебраться через крошечное препятствие – соломинку, преграждавшую ему путь. Он легко мог бы обойти ее с той или другой стороны. Но нет. Некая загадочная сила побуждала его идти напролом; он пытался перелезть, опрокидывался на спину, поднимался, снова лез и снова падал. Несколько минут я наблюдал за его тщетными попытками.

В конце концов, мне стало жаль малютку. Я хотел было схватить его за лапку, но сообразил, что могу ее нечаянно оторвать, особенно если муравей начнет сопротивляться. Поэтому я взял червяка. Как я и ожидал, муравей вцепился в свою добычу и не отпускал ее, отчаянно размахивая лапами.

Я перенес муравья и его ношу через соломинку, осторожно опустил их с другой стороны. К моему удивлению, когда я выпустил червяка, муравей тоже отцепился от него. Он повернулся ко мне, неистово размахивая крошечными усиками. У меня возникла твердая уверенность в том, что он бранит меня.

– Прошу прощения, – прошептал я, ухмыляясь.

Муравей еще несколько мгновений ругался, затем ухватил червяка и поволок свою гигантскую добычу прочь. К себе домой.

Моя улыбка погасла. А где же мне искать свой дом? Если бы только я знал, куда мне идти, я смог бы утащить за собой не только этот тюфяк, но и всю хижину, если нужно.

Я поднял голову, взглянул в окно, пробитое в стене над моей постелью, и увидел полную луну, сиявшую ослепительно, словно котел с расплавленным серебром. Лунный свет, проникая в окно, сквозь прорехи соломенной крыши, окрашивал внутренность хижины своей мерцающей кистью. На миг сияние небесного светила преобразило убогую комнатку, набросило на земляной пол серебряное покрывало, осыпало грубые глинобитные стены яркими искорками и озарило фигуру спавшей в углу женщины ангельским светом.

Но я знал, что все это обман, игра воображения, как и мой сон. Пол был лишь слоем грязи, кровать – кучей соломы, жилище – лачугой из переплетенных веток, замазанных глиной. Даже крытый загон для гусей, находившийся неподалеку, был уютнее! Я это знал, потому что иногда ночевал там – когда гогот и шипение птиц казались мне более приятными, чем брань и пустая болтовня людей. В феврале в птичнике было теплее, чем в нашей хижине, а в мае – суше. Но пусть я не заслуживал лучшего, чем гуси, никто не усомнился бы в том, что Бранвен [18] достойна настоящего дома.

18

В эпосе «Мабиногион» Бранвен, дочь Ллира – сестра короля Британии. Бранвен вышла замуж за Матолха, короля Ирландии. После свадьбы брат Бранвен, «вздорный муж», оскорбил ее супруга. Родичи Матолха заставили его изгнать жену из своего дома и подвергали ее жестоким оскорблениям и унижениям. Из-за этого между Британией и Ирландией разгорелась кровопролитная война, и Бранвен умерла от горя.

Я взглянул на спящую. Дыхание ее было таким легким, едва заметным, и шерстяное одеяло, укрывавшее ее, почти не шевелилось; казалось, она обрела мир и покой. Увы, я знал, что это было не так. Возможно, во сне ей и удавалось найти покой, но днем она была лишена этого благословенного дара.

Она пошевелилась во сне, перевернулась лицом ко мне. В свете луны она казалась еще более прекрасной, чем всегда; на лице с безупречно белой кожей застыло безмятежное выражение, как бывало только в те ночи, когда ей не снились кошмары. Или в минуты молчаливой молитвы, наступавшие все чаще.

Я нахмурился, глядя на нее. Если бы только она заговорила! Рассказала мне все, что ей известно! Если она что-то и знала о нашем прошлом, она отказывалась говорить об этом. Я не мог бы сказать, почему – оттого ли, что она действительно ничего не знала, или оттого, что просто не желала делиться со мной.

И за пять лет, что мы делили с ней эту хижину, о себе она рассказала не больше. Я вообще едва знал ее – мне оставались лишь мягкие прикосновения ее руки, вечная печаль, которую я видел в ее взгляде. Но я твердо знал одно: несмотря на то, что она называла меня сыном, она не была моей матерью.

Откуда взялась эта уверенность в том, что она мне не мать? Я просто знал это, мне подсказывало сердце. Она была необыкновенно скрытной, держалась отстраненно. Наверняка мать, настоящая мать, не стала бы вести себя с собственным сыном, как с чужим. А самым надежным доказательством служило ее лицо. Такое прекрасное – и такое непохожее на мое. Я не мог унаследовать от нее черные глаза, заостренные уши! Нет, я такой же сын ей, как гуси в загоне – мои братья и сестры.

И еще я не верил в то, что ее настоящее имя – Бранвен, а мое – Эмрис [19] , хотя она пыталась меня в этом убедить. Я понятия не имел, какие имена носили мы до того дня, когда море вышвырнуло нас на прибрежные камни, но почему-то был уверен, что нас звали иначе. Сколько бы она ни называла меня Эмрисом, я никак не мог избавиться от чувства, что мое настоящее имя… другое. Но я понятия не имел, где искать правду, разве что среди зыбких теней в моих сновидениях.

19

Эмрис – валлийская форма имени Амброзий. Амброзий Аврелиан – военачальник бриттов в V в., возможный прототип короля Артура или Мерлина, у Гальфрида Монмутского – дядя Артура, брат Утера.

Однако бывали моменты, когда Бранвен, если это было ее настоящее имя, слегка приподнимала завесу, скрывавшую ее прошлое; это случалось, когда она рассказывала мне истории. Особенно истории, дошедшие до нас со времен древних греков. Это явно были ее любимые сказания. И мои тоже. Возможно, она сама не осознавала этого, но она буквально оживала, рассказывая о богах и титанах, о чудовищах и подвигах героев греческих мифов.

Конечно, она любила говорить и о жрецах-друидах, и о таинственном бродяге из Галилеи. Но когда она заводила речь о греческих богах и богинях, в ее сапфировых глазах загорался какой-то особенный свет. Временами мне казалось, что, пересказывая мне мифы, Бранвен погружалась в размышления о некоем месте, в существование которого искренне верила – о месте, где по лесам и полям блуждают неведомые существа, а могущественные боги живут и действуют среди людей. Мне подобные выдумки казались глупыми, но она, очевидно, считала иначе.