Потерянный среди домов

– Ты наймешь квартиру, когда вернешься?

– Не знаю, Саймон. Действительно не знаю. Ради бога!

– А ведь это прекрасная мысль, сама знаешь. Я мог бы приезжать к тебе. Еще лучше, я мог бы житьс тобой. Уйти из этого пансиона. Боже, это была бы сказка.

– Ну посмотрим, Саймон.

Через некоторое время мы заговорили о других вещах, обо всем, о Скарлет, Психо, на этот раз она вспомнила Эррола Флинна.

– Ты знаешь, – сказала она, – что они почти назвали меня Мейбл? Монахиня сказала маме: «У вас пять секунд, чтобы придумать имя, или мы будем называть ее Мейбл». И мама сказала: «Ух, ах, Вирджиния». Это просто слетело с ее языка. Вирджиния Вулф, вот было мое имя. Представь себе. Как только вышла пьеса, люди подходили ко мне на вечеринках и говорили: «Кто боится Вирджинии Вулф? Кто боится Вирджинии Вулф?» Это так раздражало.

– И что ты говорила в ответ?

– О, я просто показывала зубы и улыбалась, и притворялась, что никогда не слышала этого раньше. Знаешь, однажды я написала рассказ для «Ньюйоркера». Он был опубликован. Получилось неплохо. Но потом я вышла замуж и…

– За гонщика?

– Да. Томми. Такой красивый. Но пьяница. Он держал бутылки в камине, среди золы, и однажды я нашла их и просто ушла из дома. Следующее, что я помню, – это вечеринку на Сент-Джордж-стрит, и там был твой отец. Только что вернулся с войны. Он был такой джентльмен. О твоем отце одно можно сказать точно. Он джентльмен.Таких немного в мире. Я знаю.

И когда я посмотрел на нее, я почувствовал комок в животе. Она все еще любит его, подумал я. Она собирается уехать и скучать по нему. Она собирается осмотреться в Палм-Бич, но она не найдет джентльменов, которые могли бы сравниться с ним, и она вернется. Она вернется к нему, и ничего не изменится. Ничего никогда не изменится.

Рано утром пошел снег. Воздух был мягким, большие снежинки падали за окном латинского класса, как будто кто-то устроил огромную битву подушками и перья медленно опускаются на землю. Я залег, голова на руках, старина Вилли Орр нудил насчет того, как галлы отлавливали и перевозили этрусских женщин, и все вроде как хихикали, пока старине Вилли не показалось наконец, что хватит, и он перешел к действиям – шлепнул какого-то мальчишку по затылку, усыпанному перхотью, и весь класс повскакивал, словно стадо газелей. А потом все снова уселись, снег падал, Вилли нудил, в трубах отопления часто щелкало, как будто какой-то маленький человечек с другой стороны бил по ним ломиком. Стенные часы тикали, тик, тик, стрелки двигались вперед. Еще одна минута прошла. Иногда, глядя на эти часы, я чувствовал, как меня обдает волной паники, как будто я заперт в машине и мы должны целую вечность мотаться туда-сюда по парковке.

В любом случае в конце концов этрусские женщины были отловлены и увезены, и мы выскочили с урока латыни с таким выплеском энергии, который всегда сопровождает конец чего-то фатально занудного. Если будешь недостаточно четок, то примешь это за радость от понравившегося урока. На самом деле это просто облегчение.

К полудню черные футбольные поля покрылись снегом. Парочка девчонок из Епископской школы вошла в главные ворота, головы опущены, на накидках снежинки. Было видно, что ноги у них голые. Длинные серые носки натянуты лишь до коленей. В такую погоду у них всегда красные и перепачканные ноги. Даже ободранные. Не представляю, как учительницы позволяют им выходить на улицу в такой бездарной одежке. Как если бы мои родители позволили мне разгуливать по округе посредине зимы в шортах. До самой темноты отовсюду шел – с полей и со школьного двора – жутковатый го – лубой, откровенно библейский свет. Из окна второго этажа я видел какого-то мальчишку, гоняющего санки через поле, аккуратно застегнут в комбинезон, шарф обернут вокруг шеи. Грузовая машина, покачивая бортами, подъехала по главной подъездной дороге к школе и остановилась.

Он просто шел и шел, этот снег. Заметал дорожки, накапливался на подоконниках, на лестницах, ведущих в столовую, даже на бровях, когда нужно было пройти через двор. Это была божественная интервенция. Собираясь назавтра послать все к чертям, город превратился в статую, половина дневных ребят не вернулась с обеда, и учителя, видя, что осталась только половина классов, позволила нам заниматься кто чем хочет или просто трепаться. Такие дни – это всегда здорово, кажется, как будто жизнь идет по-другому.

В тот вечер около девяти я вернулся к себе, процарапал ногтем картинку на замерзшем стекле – шарик с двумя глазами и улыбкой и длинной, вьющейся веревкой. Если не знать меня лучше, можно подумать, что я действительно умею рисовать. На самом деле это единственное, что я умею изобразить. Когда-то давным-давно маленький гениальный парень с короткой стрижкой, Джон Фрезер, показал мне, как это делать, и с тех пор я притворяюсь.

Позвонил Харпер.

– Послушай, – сказал он, – ты должен сделать мне одолжение. Звонил старик. Я думаю, что он немного тревожится там в коттедже. Само место навевает уныние. Черт побери, он там один – одинешенек уже три не – дели. Он просил меня приехать повидаться с ним в эти выходные. Я хочу сказать, он не то что предложил это, он просто придумал дурацкий повод, что я должен помочь ему с зимними окнами. Но я думаю, что ему просто тошно, а поехать не могу. У меня эта цыпочка, с которой я должен повидаться. Можешь ты поехать? Только на выходные. Я чувствую себя паршиво, когда думаю, что он там один.

– Нет, – сказал я, – не могу. Это значит уехать на все выходные. Это значит, что я должен отказаться от субботнего вечера. Я не могу этого сделать. Не могу поехать туда.

– Господи Иисусе, Саймон. – Его голос звучал по-настоящему хреново.

– Сам поезжай. А я не могу. Последнее, что я хочу делать в свое свободное время, – так это проводить его с этим козлом.

– Отлично, Саймон. Просто отлично. Иногда ты бываешь таким, черт побери, эгоистом, что я не могу в это поверить.

– Я эгоист? Послушайте, кто это говорит, черт возьми. Я тут сижу в Сан-Квентине, а ты не хочешь уезжать из города, потому что хочешь, чтобы тебе отсосали член. И потом, я буквально обалдеваю, я устал от того, что все время слышу это слово – эгоист.

– Ну, во всяком случае, подумай об этом, ладно? Просто подумай об этом?

– Хорошо, я подумаю об этом. Обещаю.

Но, едва положив трубку, я тут же выбросил все это из головы.

Три дня шел снег, снег, снег. А потом однажды вечером, прямо после объявлений, он прекратился. Вот так, как будто повернули выключатель. Я открыл окно, и кучка снега упала на пол. Снег был мягким, словно трава, мягким и блестящим. Луна висела в небе, так что я мог видеть свое собственное дыхание. Неожиданно в ушах у меня зазвенело. Кто-то, должно быть, думает о тебе,вот что говорила обычно моя мама.

Немного позже в дверях появился кривоногий придурок и сообщил, что мне поступил телефонный звонок.

– Ну и погодка, да? – сказала Скарлет. – Разве тебе не хочется просто выйти на улицу и сделатьчто-то? Покататься в снегу. Украсть что-нибудь. Бросить снежок в окно. Поцеловать кого-нибудь. Это так восхитительно. Ты знаешь этот звук, который издают автомобили, когда задевают друг друга, такой звук как треск.Боже, как я люблю это. Это настоящий зимний звук.

Наверху лестницы я заметил пару ковбойских сапог; префект все еще стоял там, подслушивая.

– Кажется, у меня есть аудитория, – сказал я.

Сапоги не двинулись.

– Ну хорошо, – сказала она, – говорить буду я. А ты просто отвечай: да или нет. У тебя есть сосед по комнате?

– Да.

– Он доносчик?

– Нет.

– То есть, если ты выберешься оттуда, он не донесет на тебя?

Я процарапал ногтем большого пальца дорожку в дереве и смахнул грязь.

– Нет.

Через некоторое время она сказала:

– Потому что у меня есть идея.

После полуночи я открыл окно и выпрыгнул на свежий снег. Е.К., перевернувшийся под одеялом свои обычные шесть раз, впал в ночную кому. Я не двигался. Постоял так несколько секунд, озираясь. Налетел порыв холодного ветра, снег был таким блестящим и восхитительным под луной. Я перебежал через квадратный двор и остановился прямо у входа. Я не хотел наткнуться на Психо, возвращающегося после прогулки с собакой, с этим своим по-настоящему уродливым боксером. Между прочим, истинная правда, когда говорят, что со временем собаки и их хозяева становятся похожи друг на друга. Двор был пуст. Я заторопился через верхний уклон для крикета, снег переваливал через края туфель. Я был превосходной мишенью под полной луной, шагая по колено в снегу. Я чувствовал себя киногероем, совершающим побег из тюрьмы. Стив Мак-Квин – один из таких ребят. Через плечо я мог видеть большие желтые школьные часы, те, которые, помнится, я видел с колеса обозрения в ту ночь, когда Скарлет меня бросила. Bay. Кто бы мог предположить такое?