Потерять и найти

– Эррол.

Имя тонуло в камне, будто камень пытался его проглотить.

Даты рождения и смерти, всегда самые важные на надгробной плите, были написаны крупно, а черта между ними – мелко, едва различимо.

Разве черта эта не должна быть большой, яркой и изумительной, если и жизнь твоя была такой? И наоборот. Разумеется, именно черта должна рассказывать о том, как жил Мертвый.

Знал ли Эррол, что от его жизни останется одна только черточка на надгробной плите? То, что он делал, куда ездил, что ел и целовал, – все это превратилось в линию на камне. В парке, среди кучи незнакомцев.

Милли легла спиной на землю, макушкой касаясь основания плиты. Затем вытянулась так, как только могла, широко раскинула руки и как можно сильнее растопырила пальцы. Глядя на ночное небо через просветы между деревьями, она вдруг вспомнила одно-единственное слово и произнесла его вслух:

– Пап?

И тут Милли почувствовала себя самым крошечным существом на свете – меньше камешков гравия, которые впивались ей в спину, меньше муравьев, которые ползли у ее ног, – и мир вдруг стал таким огромным, и в нем было так много деревьев, так много звезд и так много смерти…

И Милли подумала: «Может, я и есть просто маленькая черточка».

Вот что еще Милли знает наверняка

Когда папа лежал в больнице, слова: «Пап, ты что, становишься Мертвым?» – говориться почему-то не хотели.

Агата Панта

21:06. Села на незнакомый стул, в незнакомой комнате, в незнакомом доме. Пила чай из незнакомой чашки в незнакомое время и старалась об этом не думать.

– Что у тебя с руками? – крикнула Агата Печатнику.

Печатник поставил чай на журнальный столик и спрятал ладони под мышками.

– Ничего, – ответил он.

– А чего они так трясутся? – спросила Агата.

– Они не трясутся.

– А похоже, что трясутся.

– Они не трясутся, – повторил он, – а печатают.

– Печатают?

– Печатают.

– Зачем это? – поинтересовалась она.

Он пожал плечами.

– Говорить мне не хочешь? – сощурилась Агата.

– Не особо, – отозвался он.

21:11. – Ужасный чай! – громко прошептала она ему.

21:13. – Что это? – спросил он. У нее из сумки торчала «Книга Старости». – Ваш дневник?

Агата запихнула тетрадь поглубже в сумку, застегнула молнию и поинтересовалась:

– Что «что это»?

– То, что вы сейчас в сумке спрятали, – ответил Печатник.

– Я ничего не прятала, – заявила Агата.

– Прятали-прятали, – настаивал он.

– А вот и не прятала, – настаивала она.

21:16. – А с женой что? – спросила Агата.

– Умерла, – ответил он.

– Рон тоже, – сказала Агата. – Сердечный приступ возле зоомагазина. А у твоей что?

Он сел себе на руки и ответил:

– Рак.

Агата кивнула.

21:17. – Почему ты мне так докучал, пока я дома была? – спросила Агата. – Влюбился, что ли?

– Не влюблялся я, – покачал головой Печатник.

– Влюбился бы – то же самое сказал бы! – проворчала Агата.

– Я вас даже не знаю.

– Не-а. Не знаешь.

21:18. Но спросить она хотела другое: «Почему ты перестал приходить к моему дому?»

21:20. Печатник уснул на диване, откинув назад голову и широко раскрыв рот, и захрапел.

21:22. – Они не состарятся, – прошептала Агата, – ведь состаримся мы, кто остались.

21:23. Агата Панта позволила себе почувствовать одиночество.

Карл-который-печатает-вслепую

Глубокой ночью, уже под утро, Карл встал и пошел по коридору в туалет. Тут он услышал, как на кухне по телефону разговаривает Стелла, и остановился.

– Да, – говорила она. – Да, брошенный ребенок.

Карл прислонился спиной к стене у двери. Свет из кухни прямоугольником растянулся на полу коридора, точно вход в другой, лучший мир.

– Ничего толком не знаю, – продолжала Стелла. – Ее мать ни с того ни с сего уехала из города. А отец уже не с нами. Ей какие-то старики помогают. – Она замолчала. – Слушайте, не знаю я. Старуха совсем психованная. Старик не лучше. Они просто… Ну, старенькие, в этом все дело.

Карл соединил кончики пальцев.

– Отлично, – заключила Стелла. – Ага. Привезу их завтра. И, Берт. – Она запнулась. – Извини, что так рано звоню. Просто не могла спать от всех этих мыслей. – Она снова замолчала. – Хороший ты парень, Берт. Спасибо.

У Карла свело желудок. Он услышал, как Стелла кладет трубку на место. Потом погас свет, и другой, лучший мир исчез. Карл прижался к стене, задержал дыхание и зажмурился крепко, как только мог, рассуждая, как ребенок: если я тебя не вижу, то и ты меня не видишь.

Открыв наконец глаза, он заметил фигуру Стеллы в конце коридора. Та вернулась в свою спальню. Карл зашел на кухню и уставился на телефон. А рядом на столе лежали Стеллины ключи – прохладные, металлические, похожие на причудливых насекомых…

Карл проник в комнату Агаты.

– Агата, – прошептал он так громко, как только посмел, и осторожно потряс ее за плечо.

Она продолжала храпеть.

– Агата, – повторил он чуть громче.

– Чего? – буркнула она, садясь в кровати и подтягивая одеяло к подбородку. – Вы кто? Вам чего надо? – она принялась шарить рукой по прикроватной тумбочке в поисках очков.

– Ш-ш! – Карл дал ей очки. – Тише, Агата.

Она надела их и удивленно на него взглянула.

– Печатник! Я тебя к себе не пущу, вот уж точно! Сейчас без десяти пять! Я сплю!

Карл присел на край ее кровати. Кровать под ним была теплая.

– Нам нужно идти, Агата. Прямо сейчас.

Но, когда они включили свет в комнате Милли, ее там не оказалось.

Карл схватил под мышку Мэнни, Агата – рюкзак Милли, и они покинули дом так тихо, как только позволили скрипучие половицы.

Из рюкзака Милли торчала нога Мэнни, и его пальцы скакали вверх-вниз у Агаты за головой. Карл прислонил Мэнни к автобусу Стеллы и положил руку на пластмассовое плечо.

– Стой на страже, Мэнни, – велел Карл серьезно.