Потерявшая имя

— Не может быть! — всплеснула руками Евлампия. — Что он, ирод гунявый, выдумывает?

— А ты руками-то не маши, матушка, все равно не полетишь, а ступай-ка во всем разберись и мне доложи!

— Сейчас же все выясню! — твердо заявила она и направилась к выходу.

Князь остановил ее уже на пороге.

— Погоди, голубушка! Совсем выпустил из головы!

Он полез в комод и вынул из ящика небольшой аптекарский пузырек с прозрачной жидкостью.

— Доктор прописал Глебушке новое лекарство, а я, остолоп эдакий, захлопотался да и позабыл! Отнеси-ка ему, пускай прямо сейчас выпьет ложечку! И так пусть пьет каждый день — по ложечке, помаленечку…

Лицо Ильи Романовича заметно смягчилось, и если бы он умел улыбаться, то непременно одарил бы Евлампию одной из самых елейных улыбок.

— Грех такое забывать, батюшка, когда дитя болеет! — не сдержавшись, упрекнула его карлица. — А когда же приходил доктор? Что-то я не вспомню.

— А вот как раз, когда ты разъезжала по французским магазинам с этой… — Он запнулся, но в тот же миг отыскал нужное слово: — С этой авантюристкой! Вот тогда-то и приходил!

Снова назвав Елену авантюристкой, князь тем самым ясно давал понять, что отношения к племяннице уже не переменит и все разговоры на эту тему в его присутствии должны быть прекращены. Евлампия и на этот раз сдержалась и промолчала. Она взяла из рук Ильи Романовича пузырек с лекарством и торопливо вышла, оставив того в прекрасном расположении духа, несмотря на то что он все еще страдал от вчерашних возлияний. «Пунш был лишним, — рассуждал про себя князь, провожая взглядом карлицу и вновь хватаясь за голову. — Экий дьявольский пунш… Не пить бы мне его, да поди угадай, что пора остановиться. Вчера за столом было как будто и ничего… А сколько в молодости его было выпито, и никогда у меня голова так не болела! Старею, что ли?»

Первым делом Евлампия решила навестить Борисушку. У него был час отдыха между уроками. Он ждал учителя арифметики, долговязого, краснолицего, старого немца Мойзеля. Мальчик его побаивался и потому не выпускал учебника из рук. Арифметика ему давалась легче, чем языки, и если бы не надо было отвечать урока по-немецки, он бы заметно продвинулся в этой науке.

Евлампия тихо подошла сзади и погладила баловня по кудрявой головке. Борисушка вздрогнул, но, поняв, что это нянька, рассмеялся:

— Как ты меня напугала, Евлампиюшка! Я решил, что это герру Мойзелю вздумалось меня приласкать… Он с минуты на минуту явится! — Мальчик в страхе округлил большие зеленые глаза.

— Так ведь, чай, не съест? Чего ты так испугался, миленький? — Она снова погладила его по головке, не в силах отказать себе в этом удовольствии — волосы у ребенка были словно из чистого шелка.

— Ага, не съест?! — капризно возвысив голос, возразил тот. — Посидела бы здесь со мной, так увидела бы, какой он строгий! Я как запнусь на каком-нибудь слове, так он весь будто каменеет, а глаза стеклянными становятся. — Борисушка потупил взор и добавил тихо, полушепотом: — Если бы папа не был князем, Мойзель уже давно бы меня выпорол…

— Ну это ты брось! — замахала на него руками Евлампия. — Где это видано, чтобы детей пороли? В нашем доме, кажется, вас и пальцем не трогают!

— А в других домах детей порют, нянюшка! Даже очень больно порют! Мне про то Илларион рассказывал.

При ненавистном имени Евлампия переменилась в лице. Она так и знала, что разбойник доберется до детей, этот сорняк везде пустил ядовитые корни. Ей в последние дни недосуг было за ним следить, уж слишком много поручений надавал ей князь, вот он и воспользовался, змей подколодный!

— Нашел, кого слушать! — возмутилась она. — Какие у тебя дела с Илларионом?

— Мы с ним давеча в солдатиков играли…

Карлица посмотрела на часы, висевшие на стене. До начала урока оставалось всего пять минут, а немец никогда не опаздывал.

— Скажи-ка, миленький, — заторопилась Евлампия, — а что, отец Себастьян так же строг, как Мойзель?

— Он не так страшен, нянюшка, да только…

Она не дала ему договорить, в коридоре уже послышались размеренные шаги учителя арифметики.

— А что это за выдумка с учебниками, будто бы украденными Глебушкой? Зачем ты на братца наговорил?

— Это не выдумка! — нахмурил брови мальчуган, вдруг набычившись. — Почему мне никто не верит, кроме отца Себастьяна? Даже ты, нянюшка! Глеб украл у меня учебники, по ночам зубрит вслух латынь и греческий, будто готовится к экзамену. И никакой он не немой! Я сам слышал!.. — Последнюю фразу Борис выкрикнул, но, заметив входящего немца, весь съежился и промямлил: — Гутен морген, герр Мойзель…

Евлампия до того была потрясена услышанным, что выбежала из комнаты, не поздоровавшись с учителем. Лицо Мойзеля вытянулось от изумления, и даже приоткрылся щербатый рот с неровными, гнилыми зубами, которые он всегда тщательно скрывал, умудряясь говорить, почти не разлепляя губ.

Нянька пребывала в смятении. Борисушка не мог ей лгать, он всегда делился самым сокровенным и вообще был довольно открытым мальчиком. Но Глеб… Если все, что говорит Борисушка, принять на веру, то получается что-то уж совсем невероятное! Шестилетний мальчуган вводит в заблуждение целый дом! Оказывается, он не только умеет говорить, но и научился читать, да еще на чужих языках! Кто его этому научил, а главное — зачем? Больше всего няньку задело, что Глебушка оказался настолько скрытен даже с нею. «А вдруг он повредился в уме?» — ужаснулась карлица, ведь поступки Глеба и в самом деле казались безумными. Она решила не мешкать и выяснить все немедленно.

Евлампия ворвалась в комнату мальчика без стука и застала его врасплох. Вопросы оказались лишними — он не успел спрятать под подушку книгу, которую изучал, лежа в постели. Нянька выхватила ее у него из рук. Это был учебник греческого языка. Борис не лгал! Однако, несмотря на столь явную улику, выяснить правду оказалось делом не простым. Глеб тут же отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой.

— Глебушка, миленький, да разве я враг тебе? — начала она ласково, как обычно. — Но зачем же ты крадешь учебники у брата? Ведь Борисушке за не выученные уроки ставят плохие отметки, папенька сердится.

Под одеялом послышалось шуршание. Она догадалась, что мальчик пользуется паузой и потихоньку перепрятывает под матрац другой учебник.

— Послушай, голубчик, я знаю, что ты не немой и можешь говорить, а значит, должен отвечать за свои поступки.

Шуршание прекратилось.

— Борисушка слышит, как ты по ночам читаешь вслух, — продолжала Евлампия. — Это правда? Ты умеешь читать? Кто же тебя научил?

Мальчик резко скинул одеяло на пол, сел в постели и бросил на няньку полный ярости взгляд, от которого ее пошатнуло. В тот миг она поняла, что совсем не знает этого нового Глеба и неизвестно, чего от него ждать.

— Почему ты вошла без стука? — спросил малыш очень низким голосом, похожим на голос взрослого мужчины, и тут же упрекнул свою преданную сиделку: — Это весьма невежливо с твоей стороны.

Карлица так и упала в кресло, не в силах вымолвить хоть слово в ответ. Слезы брызнули у нее из глаз. Всего лишь второй раз в жизни Глеб видел, как плакала нянька. Полтора года назад, когда умерла маменька, и вот теперь.

— Что ты, Евлампиюшка?! — испугался он и, вскочив, бросился к ней на колени. — Это я так… прости меня, пожалуйста! — тоже залившись слезами, умолял малыш.