Потерявшая сердце

Братья тут же подхватили:

— Туда ей и дорога!

— И здесь же схороним, рядом с муженьком…

Они стали обступать Зинаиду. Хавронья вскрикнула и, по своему обычаю лишившись чувств, рухнула в сугроб, на соседнюю могилу. Отец Иоил преградил братьям путь, заслоняя собой вдову.

— Стойте! — закричал он не своим голосом. — Я не допущу смертоубийства! Оглянитесь, здесь лежат ваши предки! Хотите осквернить их могилы?!

Но его не слушали и молча теснили прочь. К горлу Зинаиды уже тянулись чьи-то руки, но вдруг все разом зашумели и отшатнулись. В руках у вдовы неведомо откуда появился длинный, хорошо заточенный нож.

— Кто полезет, распорю брюхо! — процедила она сквозь зубы с решимостью, не позволяющей усомниться в серьезности ее намерений. Глаза женщины сверкали страшнее ножа, она озиралась вокруг с дикой одержимостью кошки, которую окружили рычащие псы.

— Ну ее к лешему! — махнул рукой один из братьев, не переставая пятиться.

— Пусть живет, как знает, — осмотрительно рассудил второй, уже ступая на тропу, ведущую с кладбища.

— Такая стерва и вправду зарежет, — пробормотал третий и побежал за братьями трусцой.

Четвертый ничего не сказал, а только плюнул и перекрестился. Вскоре все покинули кладбище, только отец Иоил стоял как вкопанный. Зинаида же, не обращая на него внимания, аккуратно завернула нож в тряпицу и сунула его себе в валенок за голенище. Потом, нагнувшись над Хавроньей, принялась растирать снегом ее бледные щеки, приводя девку в чувство и приговаривая:

— Эй, дуреха, тебя-то никто не собирался душить! Кому ты нужна, раскрасавица эдакая!

Хавронья и в самом деле не блистала красотой, особенно ее уродовали огромные передние зубы, из-за которых рот всегда был немного приоткрыт. Очнувшись, она захлопала глазами, а увидев свою хозяйку живой и невредимой, на радостях расплакалась, тонко, по-мышиному попискивая. Над болотом пронесся смех молодой вдовы, да такой звонкий, что братья, заслышав его, дружно перекрестились.

Отец Иоил вздрогнул, будто проснувшись, и побрел вслед за своей струсившей паствой.

Зинаида действительно приняла лютеранство и даже перекрестила свою безвольную прислужницу Хавронью. Старый немец Пауль Кребс, к чьим советам женщина внимательно прислушивалась и чье мнение ценила, сказал ей как-то, поправляя на горбатом носу очки и щуря умные глаза:

— А почему бы вам, фрау Зинаида, не сделать еще одну перемену, и не избавиться от всех этих замков, молотков и прочей ерунды?

— Как же так? — насторожилась практичная Зинаида. — К чему? До сих пор лавка меня кормила, а вырученные за нее деньги могут и пропасть…

— Я и не предлагаю продать лавку, — тонко улыбнулся хитрый немец. — Я предлагаю только поменять товар. Скажем, вместо гвоздей и ваксы торговать курительными трубками и сигарами, табаком разных сортов?

Вдова брезгливо поморщилась. Кое-кто из посетителей ее лавки иногда понюхивал табак, и Зинаиду всегда мутило от этого запаха. А уж курильщиков она на дух не переносила. Впрочем, курить на улицах и в общественных местах строжайше запрещалось, да и курили-то в Петербурге в основном немцы.

— Вы мне предлагаете открыть немецкую лавку? — с сомнением произнесла молодая вдова.

— Ошибаетесь, фрау Зинаида. Сильно ошибаетесь. Нынче многие из ваших соплеменников, побывав за границей, пристрастились к курению, и год от года их число будет только множиться. Увидите, — подмигнул прозорливый Кребс, — лавка принесет немалую выгоду.

Зинаида серьезно задумалась над словами аптекаря. Кстати она вспомнила, что у ее бывших братьев-раскольников курение и нюханье табака считалось страшным грехом. «А почему бы мне на самом деле не открыть табачную лавку?» — спросила она свое отражение в зеркале и с наслаждением представила маленькие глазки отца Иоила, вылезающие от возмущения из орбит.

К Великому посту на бывшей скобяной лавке Евсевия Толмачева появилась новая вывеска, и, конечно же, первыми посетителями табачницы стали местные, василеостровские немцы. «Зер гут, фрау Зинаида!» — восторженно подняв большой палец вверх, оценивали они перемену обстановки и товара. Старообрядцы обходили лавку стороной, а завидев издали расфранченную по немецкой моде Зинаиду, плевались, крестились и шептали проклятия «змее».

В день открытия новой лавки не преминул явиться в дом вдовы и квартальный надзиратель Терентий Лукич. Он еще не был посвящен в последние подробности ее жизни и прямо с порога начал, вытирая платком мокрые от пота бакенбарды и обмахиваясь треуголкой, как веером:

— Нет, не тот нынче пошел раскольник. Мелкого пошибу человеки. То ли дело прежде: протопоп Аввакум Петрович, боярыня Феодосия Прокопьевна Морозова — энто ж были мученики, богоборцы… Хотя и не сочувствую им вполне, а за силу духа уважаю…

— Что вам нужно? — перебила его Зинаида, не выказав при этом ни капли былого почтения.

— И сколько же вам желательно, Терентий Лукич? — с неприятной усмешкой спросила вдова.

— Ну, скажем, двадцати рублёв в месяц хватило бы…

— А если я даже копейки не заплачу? — прищурив глаз со слезой-родинкой, осведомилась Зинаида.

Квартальный кашлянул в подагрический кулак и спокойно сказал:

— Тогда я тебя, красавица, как незаконную раскольницу заарестую. Дальше сама знаешь что. Много вашего брата кандалы-то носит.

— А с немцев вы тоже дань собираете? — невинно поинтересовалась она.

— С немца что взять? — хмыкнул Терентий Лукич. — Немец, он по большей части лютеранин, изредка — католик. И тем и другим не запрещено отправлять культ. Наш царь добрый, не токмо что немцам, даже жидам от него никакого урону. Но вашего брата раскольника щадить не велено, а гнать из столицы поганой метлой в Сибирь, куда ворон костей не носил…

— Так вот знайте теперь, Терентий Лукич, что я приняла лютеранскую веру, — торжественно произнесла Зинаида, гордо задрав подбородок.

— Что такое? — От удивления квартальный подскочил, уронив треуголку. — То-то я гляжу, иконы попрятала! Ах ты, бестия! Изменщица проклятая! Тварь продажная! Муженька в могилу свела, да еще и веру свою туда же закопала! Отец с матерью на том свете тебя проклянут! Ох, проклянут!

Терентий Лукич потрясал кулаком и задыхался. Отступничество вдовы само по себе было ему безразлично, но очевидная потеря двенадцати ежемесячных рублей, не говоря о двадцати, на которые он сильно рассчитывал, доводила его до бешенства. Таких ударов судьба давно ему не наносила.

— Да будет вам кудахтать, надоело! — резко оборвала она его гневную речь. — А вот подумайте-ка, ведь я могу пойти к вашему начальству и доложить: так, мол, и так, квартальный надзиратель уже добрый десяток лет укрывает раскольников и берет с них взятки. Приложу списочек своих бывших братьев, ведь они мне уж не братья. И кто тогда пойдет этапом в Сибирь?!

— Ах ты, ведьма!.. Ах ты… — Терентий Лукич не находил слов. Он подобрал с пола треуголку и попятился задом к двери, не сводя выпученных рачьих глаз с вдовы.