Потешная ракета

Олей! О! Сколь дивный сладкий сок изливался на язык Феодосии, когда повторяла она с наслаждением «скрипторий», «чертежная», «колерная»! Сколь блаженная улыбка разливалась на устах при виде досок и грифелей, пергаментов и туши, кистей и свинцовых карандашей, книг и свитков, голубоватых скляниц и сияющих тиглей. О блаженство погружения в книги! Наслаждение знания! Восторг открытия! Воистину райским садом познания мира был Афонский монастырь Иверской Божьей Матери!

Обойдя робко научные лаборатории и мастерские, все до одной в каменных зданиях, Феодосия обнаружила незнакомую ей доселе европейскую роскошь, с коей стараниями преподобного Феодора были они обустроены. В книжном доме обнаружила она даже комнату, устланную коврами, стены которой украшали цветные гравюры, а на покрытом парчовой скатертью столе стояла блестящая узорная ваза с огромными белыми лилиями и розами! Феодосия приняла было за живые, но после узнала, что цветы сии и гирлянды монахи сотворяют из тканей, пропитанных воском. В простенке между окнами в сей комнате висело венецианское зеркало, в кое, впрочем, Феодосия поглядеть не успела, ибо шедший по коридору монах вопросил, чего надо? Он же и объяснил: сия велико лепная комната называется парадная приемная и предназначена для богатых бояр, что приезжают в монастырь заказать дорогую книгу в подношение или учебник для сыновей. В сей приемной заказчиков угощают редкостным греческим виноградным вином, каковое сам Христос пил, и демонстрируют образцы книг и миниатюр. А теперь, брат, уходи отсюда, ибо рассиживаться в приемной рядовым монахам не полагается. Напоследок, правда, рассказчик не удержался и, небрежно кивнув на некую вещицу на столе, похожую то ли на небольшой алтарь, то ли на огромное пасхальное яйцо, бросил:

– Часомер с минутами. Не видал, наверное, раньше?

Разглядеть миниатюрное часомерье Феодосия не успела даже одним глазком, и потому, выйдя из приемной, тут же вопросила монаха:

– Почто часы минутами мерить? Разве мало для дела и порядка получасьев и четвертей?

– У богатых людей каждая минута – серебро.

– А-а, – промолвила Феодосия, ничего не поняв. Почто иметь поминутный часомер в доме, коли на дворе петухи время пропоют, на торжище четверти городским часомерьем отыграют, а на каждой улице колокола в храмах пробьют? И пошла проситься в чертежную мастерскую.

– Покажи, что ведаешь, – повелел возглавлявший чертежников монах. – Эллипсоидами владеешь?

– Чем? – переспросила Феодосья.

– Овалы. Можешь строит овалы?

– Многое забыл – память от угара вышибло, а чертить, кажется, могу, – на всякий случай придержалась Феодосия версии о потере памяти, но затем поданным ей деревянным циркулем со внедренным в него грифелем аккуратно и довольно быстро вычертила на доске овал.

– Неплохо, – строго сказал проверяльщик. – Вот тебе бумага, готовальня, тушь… нет, все-таки грифель для начала, сделай геометрический орнамент на свое усмотрение, вписав его в квадрат.

Феодосия молча кивнула головой. И не вставала из-за дубового стола до вечера. Даже обедать не пошла, попросив братьев принести ей хлеба.

Начала с фрагментов, сам выбор которых гласил о незамутненности ее представлений о прекрасном – Феодосья решила вычертить грибы.

Подобно всем истинным творцам, привычные и надежные правила даже и не отринула, а вовсе не стала вспоминать и уж тем более сверяться, а попросту вдохновенно принялась строить первый гриб – хрупкую бледно-сиреневую поганку.

Сперва взялась за шляпку – яйцеобразную и вытянутую на макушке, как глава мудреца, но колоколом книзу. Каждую линию Феодосия выстраивала с помощью каркаса из окружностей и овалов, которые, в свою очередь, витали в тонкой сети лучей и углов. Когда шляпка была готова, Феодосия, подумав, одарила один ее край неуловимой косинкой, что придало грибу живость и изящество. Ножка также была вычерчена с безупречной асимметрией, на какую способен и какую может себе позволить сам Творец. Второй гриб был сыроежкой, шапочка которой в тонких лесах подготовительных линий розовела мисочкой ручной работы – с чуть утолщенным краем с одной стороны и сильно подвернутым огубьем с другой. Удовлетворенная работой и искренне уверенная, что грибы – вполне подходящие элементы для орнамента, Феодосия отложила готовые листы и взялась за полновесный узор, что вполне мог бы расположиться, к примеру, на потолке ее кельи. Вечером, когда в глазах Феодосии начали плавать огненные эллипсоиды, она подошла к старшему чертежному дьяку и попросила:

– Взгляните, брат Макарий.

Макарий отложил лист и угломер, коим выверял некий чертеж, выдвинулся из-за стола по гладкому каменному полу прямо вместе с квадратной лавкой и, поразгибав пару раз хребет, пошел к поставцу Феодосии. Сев, в великом удивлении взял в каждую руку по вычерченному и раскрашенному грибу и долго молча переводил взор с одного на другой и обратно. Специально созданная Феодосией асимметрия изумила его своей смелостью. Гриб, окруженный сохранившимися паутинными, но твердыми линиями и точками построения, имел вид человеческого тела с прорисованными мышцами, каковой однажды довелось Макарию зрить в иноземном анатомическом лексиконе. Казалось, сам Господь оставил те линии, чтобы продемонстрировать, как именно создавал Он каждое свое самое скромное, но наисовершеннейшее творение – лист, цветок, ягоду или гриб.

Как все монахи сего монастыря, Макарий обладал деловой хваткой. Поэтому, хмыкнув пару раз и промолвив под нос: «Ну, орнамент из этих лесных сыроежек не составишь, разве только для чертогов какой-нибудь ведьмы», он, по коротком раздумии, воскликнул:

– А ведь сии грибы нам очень пригодятся. Во-первых, предложим кипу подобных иллюстраций для ботанического словника, каковой, я знаю, давно готовится в Ипатьевском монастыре во Полях для царского травяного огорода. Во-вторых, то будут отличные примеры для учебника по рисованию, что задумано печатать, ибо есть хороший спрос. И в-третьих… Найдется что-либо и в-третьих, ибо работы сии дорогого стоят.

Когда, удовлетворенный и вдохновленный перспективой производства и продажи новых книг, Макарий рассеянно спросил: «Все?» – Феодосия протянула другой лист. Он не был раскрашен, но заставил ученого чертежника в изумлении поднять брови.

– Что это? – не веря своим глазам, промолвил Макарий, как если бы в руки ему скромно вложили чашу Грааля.

– Сферы земные и небесные, – пролепетала Феодосия, не зная чего и ждать – похвалы али гнева.

– Сие лучшее, что видел из чертежей нашего монастыря, – прикрыв на миг глаза, выдохнул Макарий.

На рисунке Феодосия изобразила все, что только имеет на земле и небесах сферическую форму. В середине квадрата был вычерчен земной диск, вкруг которого на невероятно разнообразных и составляющих вместе удивительную математическую гармонию эллипсоидах и сферах вращались семь планид, кометы, звезды и прочие небесные тела. А по периметру сего квадрата шли мелкие миниатюры с чертежами всех сфер, какие только бывают в природе: тут и радуга («сфера мостов в чудо»), и капли дождевые («сферы, питающие все живое»), и яйцо, и озеро, и зерна гороха и чечевицы, и плоды луковицы, репы и яблока, и чаши, и своды мостов и дворцов, и, наконец, улей, как сферы трудовые. Сферу духовного Феодосия изобразила в виде венца над пламенем лампады. И внизу, в углу, круглая чернильница, как скромно пояснила Феодосья, «суть содержащая то, что помогает облечь невидимые мысли ученого в видимые, то есть сфера явственного знания».

Макарий молчал, прикрыв рот ладонью.

Наконец, словно напуганный, что сие окажется не собственным измышлением брата Феодосия, а скопированными им чужими мыслями, быстро и с тревогой вопросил:

– Кто тебя этому научил? Аллегориям, обобщениям?

– Никто. Сама… сам додумался.

Ничего более не сказав, Макарий сей же час отправился к игумену Феодору, дабы поведать, что в лице убогого видом монаха с бабьим голосом в их распоряжении оказался мыслитель и новатор. И пока сей неизвестный никому самородок в их монастыре, обитель горя не будет знать с новыми идеями, их практическим воплощением и доходами от их продажи.

– Всегда говорил, что Русь православная способна родить не менее универсальных и парадоксальных творцов, чем католический Запад, – такими словесами завершил игумен Феодор вечернюю беседу с Макарием.

Уже в дверях Макарий вдруг вспомнил о чем-то и, повернувшись, неуверенно вопросил:

– Преподобный, а епитимья Феодосию остается в силе? Все двадцать ночей на коленях?

Игумен Феодор покачал тяжелой главою и промолвил:

– Неужто ты, брат Макарий, до сих пор не понял, что наказание для тела, а в нашем случае для женского обличья, вознаграждается даром для души? Хотя иной раз дар творчества становится и душераздирающим.