Потоки судьбы
Шрифт:
Надо подумать о чем нибудь другом. Абстрагироваться…
После нападения, Карадрис и Сабитер довольно быстро пришли в норму и смогли пользоваться магией уже на следующий день, что нельзя сказать про выживших магов — им пришлось очень тяжело, а восстановление займет несколько недель. Физические же травмы потихоньку исцелялись и многим солдатам повезло получить легкие ранения, но вот пятеро солдат наверняка станут инвалидами. Среди них оказался и охранник, который сопровождал меня в начале нападения — в последующем сражении ему взрывом оторвало ногу, и теперь он собирался уехать к родным на север Лепенгаля. Эта новость меня очень расстроила, в основном потому, что я думал наградить и повысить его, но теперь, я вряд ли еще раз увижу его. Так он мне и сказал, когда я пришел
Травмы, которые я получил во время нападения, довольно быстро зажили, в том числе и ментальные, но, как я и боялся, мое психологическое состояние ухудшилось. Каждую ночь мне снились кошмары, а просыпался я весь в поту и дрожа с головы до ног, словно только что искупался в проруби. Чаще всего мне снился первый убитый мной человек — он приходил во снах и его отрубленная голова осуждающе смотрела на меня, а губы пытались что-то произнести, но я не слышал слов. Иногда он исчезал, и я оставался один, в полной темноте, а затем меня окружали ходячие мертвецы, пытаясь схватить своими пальцами, а я бежал от них без оглядки, пока с криком не просыпался. Даже бодрствуя, мне иногда мерещилось перекошенное лицо убитого налетчика, но спустя секунду оно исчезало и мне приходилось подавлять растущую в груди панику. Странно, но второй убитый мной человек мне не снился. Видимо, его смерть не так уж и повлияла на меня, или я просто хуже ее помнил.
Шаиф выписал мне успокоительное, что позволило спать практически без сновидений, но чувствовал я себя все равно плохо. Умом я понимал, что убил из самозащиты, и что если бы я не сделал этого, то был бы мертв. К тому же, я убил террориста, а значит уже не должен испытывать муки совести. Умом понимал, но вот сердце говорило, что я совершил ужасный поступок, запятнал себя. Я пошел против своих принципов, против своего воспитания и мне было тяжело это осознать. Возможно, во мне просто нет той моральной твердости чтобы убивать и не испытывать угрызения совести.
Все мои помощники пытались помочь мне советом, но это только сильнее вгоняло меня в депрессию. Я чувствовал себя разбитым, несчастным и сломленным.
Однажды, возвращаясь с очередного приема у Шаифа, я решил прогуляться по внутренним дворам и встретил лейтенанта Хатла, того самого, который командовал отрядом спускающимся по восточной лестнице и участвующий в контратаке. В ту ночь он потерял много бойцов и сам был серьезно ранен, а сейчас проходил реабилитацию, поэтому временно отошел от службы. Он одиноко сидел на лавочке во внутреннем дворике под сенью деревьев. Я поздоровался, присел рядом с ним и закурил (впервые за месяц).
— Как у тебя дела? — спросил я Хатла.
— Иду на поправку, господин. Шаиф говорит, что через пару месяцев я смогу вернуться в строй.
— Это хорошие новости. Я рад за тебя.
Некоторое время сидели молча. Докурив, я уже было думал уходить, как Хатл заговорил:
— Я слышал, что у вас проблемы морального характера, господин. Это правда?
— Есть немного, — сказал я, поколебавшись. — До той ночи я никогда не убивал.
— Понятно. У многих бывает подобная проблема, господин. Некоторым становится лучше со временем, другие ходят к магам или врачам, а есть те, кто очень долго не может смириться.
— А как было у тебя, Хатл? — спросил я, внимательно наблюдая за ним.
— У меня? Почти так же как у вас, — хохотнул Хатл и откинулся на спинку скамейки. — Я пошел в армию потому что не хотел становится кожевником как отец, и вообще не хотел быть обычным лабром. Я впервые убил во время патруля, когда наш отряд наткнулся на браконьеров, охотившихся на брутомирских лисиц. Мы хотели их арестовать, но браконьеры не захотели по-хорошему, и открыли стрельбу из арбалетов. Двое наших погибло сразу, а остальные бросились в ближний бой. Я дрался с одним парнем, молодым совсем, и видел в его глазах ярость и сильнейшее желание пустить мне кровь. Он не желал сдаваться
и готов был убить, а я всего лишь хотел выполнить свою работу и вернуться домой к семье. Когда браконьер открылся, я проткнул его мечом, после чего сразу бросился помогать остальным. Когда все было кончено, тот парень был уже мертв. Истек кровью. Его глаза еще долго мне снились.— И как ты с этим справился? — тихо спросил я.
— Просто понял, что сделал все правильно. Может браконьер и не заслуживал смерти, но если он хочет убить тебя, то попросту не оставляет тебе выбора. Либо ты, либо он, — Хатл сплюнул на землю и горько усмехнулся. — В тот день, я так и не смог уснуть и все думал о том, что возможно, лишил кого-то кормильца. Даже если у него не было жены и детей, то он ведь был чьим-то сыном. На следующий день браконьеров опознали, и выяснилось, что за душой того парня было двое зарезанных женщин и он объявлен в розыск в Лепенгале. Вот тогда-то я и понял, что все сделал правильно.
— А если бы он был простым браконьером а не убийцей, то что тогда?
— Не знаю, господин. Правда. Я убил множество людей и некоторые из них точно не заслуживали смерти. Например, во время подавления беспорядков в шахтерском поселке, мне пришлось убить двоих напавших на меня работяг, хотя они были обычными крестьянами, но обезумели от ненависти к своим работодателям. Снились ли мне эти крестьяне? Снились. Но я просто выполнил свою работу. Если бы не их смерть, то был бы мертв я, и только духи знают сколько жизней я бы не спас, будь я сейчас мертв.
Еще некоторое время мы сидели молча, но потом Хатл извинился и отправился на обед, а я продолжил размышлять сидя на скамейке. Тогда его философия показалась мне слишком простой и прагматичной, но сейчас, сидя у себя в комнате и медитируя, я уже так не считал. Если бы я тогда не убил этих двух налетчиков, то бой продолжился бы, и возможно, я бы погиб, а значит не подал бы идею о статуях, и связующий камень был бы уничтожен. В каком-то смысле, смерть этих двоих послужила благому делу. Может быть сказано слишком самонадеянно, но лучше думать так, чем мучиться от непонятной моральной дилеммы — даже если бы я никого не спас, то убитые мной явно были небезгрешны и не задумываясь вырезали бы весь алькасар, будь у них такая возможность. А значит, я все сделал правильно. Выполнил свою работу. Защитил свой алькасар. Наверняка меня еще долго будут мучить кошмары, но теперь, я хотя бы мог утешать себя тем, что поступил так, как должен был поступить.
Оставалась еще одна загадка, которая не давала мне покоя, но почему-то не воспринималась серьезно другими анкульцами — устроенный мной ментальный взрыв. Я был достаточно упрям и самоуверен, чтобы совершить подобный поступок, но вот сделать это именно в ту ночь, когда террористы хотели уничтожить Даглугаль? Сабитер прав — если бы не мой взрыв, то вряд ли бы алькасар уцелел. Но как называть тот факт, что я устроил его именно в этот день? Совпадение? Случайность? Судьба? А может быть, предчувствие? Я помнил, что проснулся от кошмара… Неужели это был какой-то знак подсознания? А может быть, у меня есть способность предчувствовать неприятности? Чем дольше я об этом размышлял, тем больше приходил к выводу, что рассуждать бессмысленно. Как говорится, на все воля духов.
Эпилог
Со всех окрестностей Даглугаля мне поступали донесения о открытиях полученных в результате расследования. Важней всего были результаты допроса налетчиков, копию которых я немедленно отправил в совет, и уж после этого начал читать сам.
Как и говорил Томпар, «сыны Гирея» объединили под собой множество разрозненных банд, став весьма могущественной (относительно) организацией. Покушение на комендантов стало лишь началом цепочки нападений, которые они совершили на различные мелкие предприятия в Лепенгале и Наблахире, но крупнейшим их проектом было именно нападение на Даглугаль. Они готовились очень тщательно и вдумчиво, продумывая мельчайшие детали. От пленных удалось узнать о готовящемся нападении на еще один алькасар, и как минимум на один крупный город, так что мы смогли предотвратить множество смертей.