Потомок

Рассуждая так, я вошел в рубку, которую, кстати, меньше всего обследовал. Ну, вот и займусь этим сейчас. Облазив все ящики, ничего интересного не нашел. Множество печатных журналов с инструкциями к различным устройствам, но все бесполезные, на английском языке, немного инструментов, два мощных бинокля, цифровой прибор ночного видения без аккумулятора, открытая пачка бумаги, пара новых пустых журналов, ручки, карандаши, вот, пожалуй, и все, что удалось обнаружить. Рация у верхней кромки окна впередсмотрящего исправно включается. Отчетливо слышу треск и сопутствующие звуки эфира, но передать свои призывы о помощи, включить в нужной последовательности двенадцать тумблеров, имеющихся на ней, у меня не получается. Не выходит у меня и выловить чужие переговоры или хоть какую-нибудь радиостанцию. Несмотря на то что я сообразил, как меняются три диапазона волн на ней, услышать что-либо, а тем более передать я оказался не в состоянии. Полная тишина эфира в ответ на все мои потуги. После тщетных усилий занялся разглядыванием местных окрестностей в бинокль. Сгущающиеся сумерки не лучшее время для этого, но я увлекся. Из рубки видно лишь край берега со скалами, перекрывающими почти весь обзор, и синеву океана на всю мощь приближения бинокля. Чтобы посмотреть в северную и восточную стороны от берега, я спустился на землю и обошел скалу со стороны носа корабля: передо мной открылась акватория с двумя небольшими островами, левый из которых виднелся в каких-то неестественных очертаниях, поскольку был дальше. Остров справа от меня был скалист и явно необитаем.

На самом краю пространства на севере едва видимы очертания арктических льдов. На востоке различим еще один остров, в сумерках почти сливающийся с океаном в одно целое, на своей дальней оконечности.

Возвращаясь на катер, я нос к носу столкнулся с песцом, пытающимся оторвать кусок замерзшего мозга медведя, но дело у него не спорилось. Шкура оттянулась уже более чем, но кусок вкусного мозга так и не отрывается. Он рычит, злится, упирается всеми лапами и совсем не видит меня, вышедшего прямо к нему вдоль борта. Наконец увидел, от испуга взвизгнул и прыгнул не в сторону от меня, а вертикально вверх, ударился о нависающий борт, вновь издал громкий звук и только потом сообразил, что надо валить. Метров через десять стремительного бега голод останавливает его, и он решает дождаться удачи, разворачивается, уставившись на меня.

– Смешной какой, ну, получи награду за поднятие моего настроения, – нагибаюсь, чтобы поднять его толику добычи, и, оторвав кусок черепа с замерзшим мозгом, кидаю ему. В руках остался длинный кусок медвежьей шкуры. Кстати, он мне и нужен, все мои трофеи естественные, настоящие, и ни на какой капроновой веревке они висеть не будут! Этим я и прозанимался почти весь оставшийся вечер. Замочил в морской воде, смешанной с виски, кусок шкуры для дубления, спустился в мастерскую и, выбрав нужные сверла, аккуратно просверлил четыре когтя и клыка своих врагов. Подождал еще часок, потратив время на сытный ужин с хлебом и полюбившейся волчатиной, вытащил из раствора шкуру, очистил ее бритвой в туалете с обеих сторон. Когда она подсохла, ровненько обрезал, превратив в кожаную тесемку, и симметрично нанизал на нее все свои трофеи. Ожерелье готово.

С чувством выполненного долга уснул, поблагодарив Бога за помощь и за новые ощущения, хорошо запомненные мной. Засыпая, я уже знал, что скоро встречу людей, но они не спасут меня. Их души полны отчаяния и боли, они сами нуждаются в помощи.

II. Экспансия

ВСТРЕЧА

Далеко за полночь меня подняло неведомое раньше понимание, что надо идти на берег. Там люди, им нужна моя помощь. Прихватив автомат, я налегке пошел по отчетливо понятному мне маршруту. Луна не проглядывала сквозь облака, было темно и совсем не холодно, ветер опять гнал на меня потоки воздуха с востока, насыщенные все тем же запахом послегрозового озона.

Миновав пару скал, я оказался почти напротив распадка, по которому спускался недавно к морю. Что-то остановило меня.

«Люди приплывут именно сюда», – как данность возникло понимание в моей голове. Они не знают, что их ждет, они измотаны, голодны, им хочется пить, но главное, у них в душах отчаянье и страх. Это все появилось в моем сознании и запечатлелось, как хорошо усвоенный урок в школе, хотя мне его никто не преподавал. Моря не видно, только слышно. Берег, судя по шелесту гальки, метрах в десяти от меня. Больше никаких звуков, но я слышу слова людей. Они все взаимосвязаны, разговаривают три человека, не могу понять слов, но вот все стало на свои места – это разговор на английском языке. Разговаривают две женщины и мужчина. Внезапно смысл их беседы становится мне абсолютно ясен. Странно, я, что, обрел знания иностранного языка? События не позволяют мне разобраться с происходящим внутри меня.

Одна из женщин говорит, что надо убрать парус, берег уже должен быть близко, можно наскочить на скалу и разбиться, другая возражает:

– Не убирай, Сэм, лучше разобьемся, чем окажемся как на ладони перед убийцами, когда рассветет. Бери не хочу. Ты этого хочешь, Мария?

Та, кого назвали Марией:

– Мы же разобьемся, хоть скорость давай погасим, тут везде скалы. Держи лопату, просто держи поперечно движению, она сама затормозит ход.

– Так?

– Правильно, Николь, ты молодец.

– Сэм, возьми руль правее, мне кажется, я слышу звук прибоя прямо по курсу, чтобы хоть чуть-чуть вскользь удалось причалить, – обратилась Мария к третьему попутчику.

Я прислушался, оторвавшись от их разговора, но никаких звуков, кроме шума прибоя, не услышал. Потянулся пощупать свой лоб: часом не заболел ли, не брежу… И в этот момент справа из-за скалы выскочила белая яхта на полном ходу, с наполненным ветром парусом пересекла оставшееся расстояние и с грохотом врезалась в скалу у самой береговой кромки. Скрежет, крики, хруст ломающейся древесины, мачта валится вперед, бьется о скалу и ломается на несколько частей, парус накрывает весь нос небольшой яхты, под ним кто-то орет и бьется, пытаясь освободиться.

Подскакиваю к борту, вижу ужас в глазах молодой девушки, пытающейся перелезть через поручни. Понимаю, что для нее я «бес из табакерки». Кричу им всем, перекрывая все шумы:

– Не бойтесь, я здесь тоже после крушения, успокойтесь, вы на берегу!

Девушка замирает в стопоре, но пересиливает испуг и кричит:

– Что орешь как потерпевший, так и заикой можно стать, – на чистом русском и совершенно по-русски орет она на меня в ответ, выставив в мою сторону указательный палец, как дуло пистолета, затем оглядывается на вылезшую из-под паруса подругу. Та, внимательно вглядываясь в меня, говорит что-то ей на английском, но мне ясно каждое слово:

– Представь, он мой соотечественник.

– Да уж, встретились два одиночества. Узнай сразу: он женат?

Наконец первая, что посветлей, перелезает через борт. Я подскакиваю и подхватываю, чтоб помочь спуститься. Вторая сверху кричит подруге, чтоб не позволяла:

– Дай ему по рукам, не успели приплыть, а он уже руки распускает.

Мы все дружно хохочем, причем так долго, что мне становится ясно: таким образом они освобождаются от стресса.

– Ты русский? Откуда ты здесь, откуда? – подойдя в плотную, сыплет блондинка вопросами и от нетерпения в ожидании ответа стучит меня кулачками в грудь.

– Объясню, все потом объясню, сейчас давай спасать всех.

– А никого больше нет. Я, Николь и, вот, Сэм, – указывает она на спрыгнувшего с яхты худого высокого белобрысого парня, потом переходит на английский, разъясняя все спутникам; и они начинают здороваться, тряся мне руку и называя свои имена.

– Матвей, из Москвы, из России, – представляюсь я, пожимая протянутые руки в ответ.

Они начинают бойко обсуждать что-то между собой. Понимаю лишь некоторые слова. Знание языка куда-то улетучилось, но я уже смекнул, что не надо вслушиваться в речь.

С самого начала изучения английского языка в школе у меня была характерная особенность: я не мог разделять слова в быстрой речи, все сливалось. Бывало, ничего не понимая, прошу написать на бумаге, и выходит, что все слова я знаю, но произнесенные вслух не могу разделить, а значит, понять.

Пытаюсь абстрагироваться от звуков их голосов, и мгновенно все становится ясно как белый день. Звуки их разговора как бы отодвинулись на дальний план, стали для меня незаметны, еле-еле слышимыми; зато смысл стал отчетливо понятен до мельчайших деталей, потому что я не только все понимаю, но часть и вижу, как происходившее при мне. Так передо мной предстал их путь к суше, начатый с наступлением темноты от восточного острова, они радовались, что доплыли.