Потому и сидим (сборник)
Шрифт:
– Придавите ее, – говорю, – чем-нибудь! Давайте доску! Тащите поскорей ящик!
Прикрыл я ее ящиком, сверху камень навалил, чтобы поднять нельзя было. И начал ждать. А остальные две курицы ходят вокруг, с удивлением поглядывают. Петух остановился сбоку, растопырил ноги, задрал голову, весь трясется:
– Ка-ка-ра-ра!
Не буду говорить, как извели меня, в конце концов, эти проклятые птицы. Расчесываю их частым гребнем, чтобы блох выловить, а они – скандал на весь сад. Привязываю на ночь веревкой к крыше, чтобы во сне с насеста кто-нибудь не свалился – засыпать не желают. Подрезываю перья, чтобы плодоношение увеличить – поднимают вой, гоготанье.
И в день кукурузы на пять франков.
Очевидно, у Н. А. Асса
Знай, себе, ходи, поливай, а оно – растет. Без всякого шума, без крика, а главное – без психологии.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 11 августа 1928, № 1166, с. 2.
Эмигрантские праздники
Встретил на днях Пампушкина. Одного из видных общественных деятелей.
Жестикуляция – нервная. В лице – радость. Глаза горят.
– Что с вами, Петр Иванович?
– Да, вот, идея в голову, голубчик, пришла, идея. Грандиозный план разрабатываю.
– А что?
После краткого вступления, включавшего в себя историю революции, славную деятельность Временного правительства, ошибки Добровольческой армии и работу эмигрантских учреждений за восемь лет, Пампушкин объяснил, наконец, в чем дело.
– Через полтора года, дорогой мой, как вы знаете, исполнится ровно десять лет с начала первых эвакуаций… Вы понимаете сами, что такая дата не может остаться не отмеченной, так как десятилетия вообще не часто бывают. И, вот, я придумал: учредить по этому случаю комитет для подготовки юбилейного праздника во всеэмигрантском масштабе.
– Праздника? – испуганно переспросил я. – В годовщину эвакуаций?
– Да, именно – эвакуаций. То есть, если хотите, не праздника, а, так сказать, юбилейных торжеств. Мы должны показать, что сделали за десять лет мирового рассеяния: как устроились среди иностранцев, как организовали свою культурную жизнь, каких достижений добились в области литературы, искусства, науки, торговли, техники… Конечно, нужно к этим дням в местах скопления беженцев открыть русские выставки, устроить ряд концертов, балов, заседаний, лекций с волшебным фонарем, еще лучше с кино… И если организовать все это умело, и заинтересовать иностранцев, и добиться того, чтобы об этом в России тоже узнали, то получится такое впечатление, что, кто знает, может быть, большевики дрогнут под влиянием общественного мнения и начнут, наконец, эволюционировать в сторону демократизма на западноевропейских началах.
– Так, так… А, как вы думаете назвать торжественный юбилей, Петр Иванович?
– Как назвать? Как хотите… Можно так: «Праздник русского рассеяния». Или «Светлая годовщина бежавших». Или: «Праздник ожидания эволюции»… Мало ли удачных названий! А патроном торжества, конечно, возьмем, как и для дней русской культуры, Александра Сергеевича Пушкина. Всем известно, что Пушкин тоже подвергался со стороны самодержавия гонениям и даже бывал до некоторой степени беженцем, когда ссылался в Екатеринослав, в Бессарабию, на Кавказ…
Долго и подробно развивал передо мной свою идею Пампушкин. Объяснил, как технически сделать так чтобы все эмигранты в Австралии, Южной Америке и в Центральной Африке приобщились к светлой годовщине. Указал, что на организацию дела достаточно, если все два миллиона эмигрантов внесут только по пяти франков… И когда Пампушкин ушел, я долго обдумывал детали проекта, старался разгадать, какое отношение имеет Пушкин к эвакуации, почему годовщина должна быть именно праздником, а не днем печали и скорби, почему балы и концерты, – когда всем пришлось спешно бежать…
И, вдруг, меня осенила тоже идея:
А не устраивать ли нам каждый год, в определенный день, помимо утешительного
Дня русской культуры, хотя и далеко не утешительный, но чрезвычайно полезный «День русской некультурности»?Пусть «день культуры» будет говорить о нашем русском таланте, о нашей высоте, о нашей силе, о нашем национальном бессмертии.
Пусть у этого дня патроном останется Пушкин.
Но «День русской некультурности» будет служит предыдущему дню прекрасным коррективом. Будет говорить не о достижениях, а о поражениях, не о силе, а о дряблости, не о величии, а о мелочности…
И пусть патроном такого дня будет Пампушкин.
В эти торжественные дни русской некультурности, тоже смело можно устраивать доклады, лекции, концерты, балы.
И делать программы такими разнообразными, что никому не будет скучно.
В три часа дня, например, торжественное заседание в зале Сорбонны. Доклады и лекции:
Председатель И. И. Пампушкин: «Что такое праздники и как их выдумывать?»
И. И. Иванов: «Почему я ругаю каждую страну, в которой живу?»
А. Ф. Сиво-Меренский: «Самовлюбленность, как наилучшее качество для управления государством».
Профессор П. Н. Маниовеликов: «Черты моего характера, благодаря которым я ни с кем не блокируюсь, кроме своих учеников».
Общественный деятель П. П. Петров: «Искусство спорить до хрипоты и до поздней ночи, или эристика».
Журналист И. Испанейс: «Клевета в печати, как приближение к светлому будущему».
А вечером в Трокадеро концерт:
«Блоха! Ха-ха!», исполнит г. Сидоров.
«Эй, дубинушка, ухнем!..» дуэт, исполнят гг. Дубинин и Палкин.
«Стенька Разин», исп. г-жа Иванчикова.
«Светлый образ Иуды», рассказ, прочтет автор г. Пунцлов.
В заключение, хор цыган: «Мы не можем жить без шампанского» и проч.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 15 августа 1928, № 1170, с. 2.
Кухарка
Поистине, грустная история…
Написал мне мой приятель из Ниццы: «Дорогой, имя рек. Ради Бога, сделай одолжение. Жена моя рассчитала Марью Ивановну и теперь ищет новую кухарку, но обязательно неинтеллигентную. Ты представить себе не можешь, как намучились мы с этой Марьей Ивановной. Не говорю уже о том, что мне приходилось самому чистить башмаки и топить камины, а жене мыть посуду. Неловко было заставлять делать все это хрупкую интеллигентную женщину, да еще такую, у которой мы подолгу гостили в ее великолепном орловском имении. Однако в последнее время мы оба окончательно изнемогли. Когда Марья Ивановна по вечерам идет на концерт или в гости, мы оба спешно гладим ей платье, комбинезон, поднимаем петли на чулках. А на ночь я или жена, должны у ее постели читать вслух романы: глаза у Марьи Ивановны слабые, а засыпать без чтения она не привыкла. Родной мой, дай в газету объявление, что в Ниццу требуется совершенно неинтеллигентная кухарка. Может быть, хоть у вас в Париже найдется такая. У нас, увы, русских женщин с образованием ниже Бестужевских курсов нет».
Перечитал я письмо приятеля, вздохнул, и сдал объявление: «В инт. семью в Ницце спешно треб. кухарка, умеющ. гот., стир., глад., почин, б., чист. башм., мыть пос., и проч. Дор. оплач. Обязат. условие – полная неинтеллигентность».
Указал я в объявлении часы приема, адрес и с горьким чувством стал ждать. И без чужих поручений жизнь не сладка, а тут изволь возиться с таким щекотливым делом:
– Можно войтить?
– Пожалуйста.
В узкую дверь моей комнаты втиснулась полная женщина, повязанная цветным платочком, держа какой-то сверток в руке. Лицо женщины было ярко румяным, брови густо-черные, платье в пестрых разводах!.. Казалось, что настоящая жизнерадостная малявинская баба сошла с полотна, заполнила своей черноземностью серый пейзаж унылой французской квартиры.