Потоп (Книга II, Трилогия - 2)

– Коли гетман я, – сказал он Кмицицу, – ты мне подсуден и найдешь во мне покровителя. Много тут шляхты в ополчении, стало быть, в любую минуту может она поднять шум, не лезь ты ей на глаза, покуда не растолкую я ей, что клевету взвел на тебя Богуслав, и не сниму с тебя клеймо позора.

Кмициц от души поблагодарил Сапегу и заговорил об Анусе, которую он привез с собой в Белую. Сапега стал ворчать, но был он в таком хорошем расположении духа, что и ворчал весело.

– Клянусь Богом, рехнулся Себепан! – говорил он. – Сидят они себе с сестрой за стенами Замостья, как у Христа за пазухой, и думают, что всяк может отвернуть полы кунтуша, стать у печки да погреть себе спину. Знавал я Подбипяток, сродни они Бжостовским, а Бжостовские мне. Имение богатое, что говорить, но хоть попритихла на время война с московитами, они все же стоят еще в той стороне. Куда сунешься с этим делом, где теперь суды, где власти? Кто будет утверждать девку в правах наследства, вводить во владение? Совсем они там с ума посходили! У меня Богуслав на плечах, а я обязанности войского должен исполнять, с бабами вожжаться!

– Не баба она, а вишенка, – сказал Кмициц. – Но мое дело сторона! Велели везти – привез, велели отдать – отдаю!

Старый гетман взял тут Кмицица за ухо.

– А кто тебя знает, разбойник, какую ты ее привез! Избави Бог, станут болтать, что горой ее дует от опеки Сапеги, как мне, старику, в глаза тогда людям смотреть, сраму-то не оберешься! Ну-ка, что вы там на стоянках делали? Говори сейчас же, нехристь ты этакий, не перенял ли ты от своих татар басурманских обычаев?

– На стоянках? – весело переспросил Кмициц. – На стоянках я приказывал слугам плетьми себе спину полосовать, чтоб изгнать греховные помыслы, кои под кожей имеют обиталище и, confiteor [196] , как слепни меня жалили.

196

сознаюсь (лат.).

– Вот видишь! Хорошая ли девка-то?

– Э, коза! Но очень пригожа, а уж ласкова…

– Это ты уж успел узнать, нехристь ты этакий!

– Какое там! Добродетельна она, как монашенка, тут уж ничего не скажешь. Ну а коль горой дуть ее станет, так это скорей от опеки пана Замойского может приключиться.

Кмициц рассказал Сапеге всю историю. Гетман со смехом похлопал его по плечу.

– Ну и дока же ты! Не зря про Кмицица столько рассказывают. Но ты не бойся! Пан Ян не злой человек и друг мой. Остынет первый гнев, и он сам еще посмеется и тебя вознаградит.

– Не нуждаюсь я в его наградах! – прервал Кмициц Сапегу.

– Это хорошо, что гордость есть у тебя и людям в руки не смотришь. Ты вот так же усердно помоги мне бить Богуслава, не придется тебе тогда приговоров бояться.

Сапега взглянул на Кмицица, и его просто поразило лицо молодого воителя, за минуту до этого такое открытое и веселое. При одном упоминании имени Богуслава Кмициц побледнел и оскалился, как злая собака, готовая укусить.

– Чтоб этому изменнику собственной слюной отравиться, только бы перед смертью он еще раз попал мне в руки! – сказал он угрюмо.

– Не удивительно мне, что так ты на него злобишься! Помни только, не теряй в гневе рассудка, с Богуславом шутки плохи. Хорошо, что король прислал тебя сюда. Будешь набеги учинять на Богуслава, как когда-то на Хованского.

– Такие набеги буду учинять, что не тем чета! – так же угрюмо ответил Кмициц.

На том разговор кончился. Кмициц уехал к себе на квартиру поспать, он очень утомился от дороги.

В войске между тем разнеслась весть о том, что король прислал любимому военачальнику великую булаву. Радость, как пламя, обняла тысячи людей.

Шляхта и офицеры из разных хоругвей стали толпами собираться у квартиры гетмана. Город пробудился ото сна. Зажглись огни. Прибежали знаменосцы со знаменами. Запели трубы, загремели литавры, грянули залпы из пушек и мушкетов, а Сапега роскошный устроил пир, и на пиру всю ночь кричали «виват!» и пили за здоровье короля и гетмана и за грядущую победу над Богуславом.

Пана Анджея, как уже было сказано, на пиру не было.

За столом гетман завел разговор о Богуславе; ни словом не обмолвился он о том, что за офицер прибыл с татарами и привез булаву, а заговорил о коварстве князя.

– Оба Радзивилла, – говорил он, – строили козни; но князь Богуслав превзошел своего покойного брата. Вы, верно, помните Кмицица или слыхали о нем. Представьте же себе, князь Богуслав распустил о нем слух, будто сулился он руку поднять на нашего короля и повелителя, а оказалось, все это ложь!

– Но Кмициц помогал Янушу истреблять доблестных рыцарей.

– Да, помогал, но и он спохватился, а спохватясь, не только оставил Януша, но, будучи человеком смелым, попытался похитить Богуслава. Худо пришлось молодому князю, еле вырвался он живым из рук Кмицица.

– Кмициц был великий воитель! – раздались многочисленные голоса.

– Из мести взвел на него князь Богуслав такой страшный поклеп, что душа от него содрогается.

– Сам дьявол хуже не выдумал бы.

– Знайте же, есть у меня свидетельства, черным по белому они написаны, что месть это была за то, что Кмициц стал на правый путь.

– Такое бесчестье нанести человеку! Один Богуслав на это способен.

– Втоптать в грязь такого воителя!

– Слыхал я, – продолжал гетман, – будто Кмициц, видя, что делать ему тут больше нечего, бежал в Ченстохову и там великие оказал отчизне услуги, а потом собственной грудью заслонил государя.

Те самые офицеры, которые за минуту до этого изрубили бы Кмицица саблями, стали с приязнью о нем отзываться.

– Кмициц ему этого не простит, не такой он человек, он и на Радзивилла не побоится напасть!

– Все рыцарство князь конюший опозорил, бросивши такую тень на одного из нас!

– Своевольник был Кмициц, изверг, но не предатель!

– Он отомстит, он отомстит!

– Мы раньше за него отомстим!

– Коль ясновельможный гетман честью своей за него поручился, стало быть, так оно и было!

– Так и было! – подтвердил гетман.

– За здоровье гетмана!

Еще немного, и на пиру стали бы пить за здоровье Кмицица. Правда, раздавались и негодующие голоса, особенно среди старых радзивилловских офицеров.

– А вы знаете, почему я вспомнил про этого Кмицица? – сказал гетман, услышав эти голоса. – Бабинич, королевский гонец, очень на него похож. Я сам в первую минуту обознался. – Суровым стал тут взгляд Сапеги, и заговорил он уже построже: – А когда бы и сам Кмициц сюда приехал, то, раз он раскаялся, раз с беззаветной отвагой защищал святыню, как-нибудь сумел бы я охранить его своей гетманской властью, а потому, кто бы ни был этот гонец, прошу никакого шума не поднимать. Помните, что приехал он по поручению короля и хана. Панов ротмистров ополчения особо прошу это запомнить, с дисциплиной у вас дела плохи!

Когда Сапега держал такие речи, один только Заглоба осмеливался, бывало, ворчать себе под нос, все остальные сидели смирным-смирнехонько. Так было и теперь; но вот лицо гетмана снова прояснилось, и все тоже повеселели. Чары все чаще двигались по кругу, пир горой шел, и весь город шумел до утра, так что стены ходили ходуном, а дым от салютов, как после битвы, окутал весь город.

На следующий день утром Сапега отослал Анусю с Котчицем в Гродно. Из Гродно уже давно ушел Хованский, и там жила семья воеводы.