Повелитель баталий

Я дунул в темпе, пробежал между скал по тропинке, естественно, спустился левее установленных растяжек, оказался по другую сторону скальной гряды и окинул окрестности придирчивым взглядом. При этом я не только искал место, откуда мне будет удобно стрелять, но и оценивал возможность бойцов коммандос спрятаться где-то поблизости.

В итоге выбор у меня оказался не самым богатым. Полный контроль за тропой давала только одна точка, но она располагалась не среди скал, а в траве, слишком высокой для того, чтобы сквозь нее вести наблюдение. Отсюда очень сложно было точно прицелиться, не показав себя противнику.

В результате я вынужден был выбрать для себя место в том же направлении, но подальше от тропы, по которой пойдут наши противники. Дистанция стрельбы вдвое превышала биатлонную [10] , но теперь можно и нужно было работать с оптикой.

Глава 11

Я первым увидел коммандос. Конечно, старший лейтенант Станиславский, которому я оставил планшетник, все это время наблюдал за ними. Тем не менее натурально, а не через монитор, раньше других заметил их именно я.

10

Дистанция стрельбы в биатлоне составляет пятьдесят метров (до 1977 года – сто метров).

Бойцы в черной униформе шли, естественно, не строем, а толпой, не слишком посматривая по сторонам. Они шагали быстро, торопились догнать нас, не зная, чем это может для них обернуться. Впрочем, никто из нас не ведает, как для него может закончиться та или иная ситуация, в которые мы попадаем. Обвинять в этом коммандос было глупо.

Да, мы совершаем марш-броски строем, но в боевой обстановке, например, при поиске следов, разворачиваемся веером. Это тоже, наверное, разновидность строя, самая пригодная для ведения боя, начавшегося внезапно. Хотя спецназ в любом строю обязан быть готовым к бою.

Нашим противникам, наверное, командиры вбивали в головы то же самое, хотя все их повадки говорили совсем о другом. Я представил себе, как они вступили бы в бой, если бы догнали нас, убегающих. Конечно, настигнуть спецназовцев такие люди не могли в принципе. Но что произошло бы, если бы мы не захотели убегать? Тогда началось бы простое избиение врага, имеющего многократное численное превосходство.

Бойцы коммандос уже, видимо, настроились на поиск трех русских спецназовцев. Они мало что понимали в военном деле и не видели причин для какого-то опасения. Такое легкомыслие, по правде говоря, наказывается всегда очень жестко, даже жестоко. Поэтому коммандос ожидало не избиение, а уничтожение. Если уж их ничему не научила гибель семерых товарищей на предыдущем посту, то натаскивать их вообще бесполезно.

Размышляя об этом, я пропустил группу коммандос под собой, даже не рассматривая их через прицел. Некоторые снайперы, как мне рассказывали, перед выстрелом любят посмотреть в лицо тому, кого они собираются убить. Он их не видит, не догадывается, что жить ему осталось секунды, всего-то до нажатия спускового крючка.

Мне это всегда казалось трудным – стрелять в человека, в лицо которого будешь всматриваться. Поэтому я просто позволил группе спокойно войти в ущелье и ждал, что будет дальше. За скалами мне не было видно склона на той стороне. Я не знал, покатился уже камень или нет. Но спаренный взрыв гранат показал, что растяжка сработала. Облако пыли и гари поднялось над расщелиной. Только после этого я перебросил ствол-глушитель в боевое положение и прильнул глазом к прицелу.

Из скального коридора выскочили трое мужчин. В панике, в испуге. Я позволил им пробежать десять метров, до определенной черты, и трижды нажал на спусковой крючок. Я стрелял в головы. Винтовка с оптическим прицелом позволяла мне делать это. Вопрос был решен. Третья пуля поставила жирную кровавую точку на лбу последнего противника.

К входу в скальный коридор я возвращался бегом. Мне не терпелось посмотреть, как сделал свое дело наш камешек. Из четырнадцати человек лишь трое смогли повернуть в обратную сторону. Скорее всего они шли последними. Те личности, которые вели группу, взорвались на нашей растяжке. Сколько же бойцов противника погибли под валуном?

Перед входом в коридор я убедился в том, что все мои пули достигли цели. Раненых не было. Я шагнул в пыльную расщелину между скалами. Через два шага следовал первый поворот. Дальше уже можно было пробираться только на четвереньках, кое-как переваливаясь через переломанные конечности наших противников, торчащие из-под каменного крошева.

Большой валун проломил скалы, стоявшие на обеих сторонах тропы, по инерции даже чуть-чуть поднялся на противоположный склон, потом все же скатился в проход и почти полностью перегородил его. Чтобы обойти валун, мне пришлось преодолеть немало препятствий. Я это сделал и увидел, что наша с младшим сержантом растяжка на две гранаты сработала хорошо. Пять бойцов коммандос были изорваны осколками.

Один еще корчился, зажимая руками пах. Кровь обильно хлестала у него еще и из горла, разорванного осколком. Он смотрел на меня красными бешеными глазами, совершенно, кажется, не понимая, кто перед ним находится, даже не интересуясь этим. Может быть, бедняга даже и не видел меня. Я по природе своей нисколько не садист. Помочь раненому я ничем не мог. Лужа густой крови, сворачивающейся в пыли под ним, говорила, что он уже не жилец на этом свете. Пуля, выпущенная из моего «Винтореза», была не жестокостью по отношению к врагу, а только актом милосердия.

– Правильно. Я тоже хотел это сделать. – Старший лейтенант Станиславский положил мне руку на плечо, словно успокаивал. – Неприятно, но работа у нас такая. Служба!.. Если бы он убил нас, то мы не смогли бы защитить тех людей, которым предназначается выстрел химической гранаты. А сейчас мы сумеем это сделать.

За моей спиной раздался одиночный выстрел. Я обернулся. Младший сержант Чубо пристрелил кого-то, высовывающего руку из-под камня. Там уже не было человека. Оставалась только рука. Но она еще тянулась, старалась ухватиться за жизнь.

Мы не могли ответить тем же. Во-первых, нам не под силу было бы разобрать завал. Во-вторых, спасая противника, мы сами себя подставили бы под удар. Пусть мы даже вытащили бы кого-то, перевязали, оказали первую необходимую помощь. Что нам дальше делать с этим человеком? Водить его за собой? Так он не выдержит темпа нашего передвижения. Значит, на себе его носить?

Оставлять человека умирать в мучениях тоже было нельзя. Все равно помощи он не дождется, будет только страдать. Я хорошо понимал, что таковы самые страшные стороны боевых действий. Побеждать – дело, конечно, хорошее. Но неприятно не иметь возможности помочь противнику, потому что этим ты ставишь под угрозу выполнение задания. Это главное не только для нас, но и еще для многих людей.

Я думал, что девять бандитов не должны были дойти от лаборатории до России со своим страшным грузом. Они не дошли. Мы остановили их. Вина за гибель этих парней в черной униформе должна лежать не на нас, хотя мы и пристрелили раненых врагов, а на тех людях, которые затеяли эту опасную возню рядом с российской границей.

– Пойдем. На планшетник пришло сообщение, а я не могу расшифровать его, – позвал меня старший лейтенант. – Научил бы!

Я засел за планшетник, открыл программу коммуникаций, но никакого сообщения не нашел. На всякий случай я проверил еще и общедоступную электронную почту – тоже ничего.