Повелитель императоров

Гизелла хранила молчание, почти не шевелилась, что усиливало это странное ощущение. Она не выглядывала наружу, когда он отдергивал занавески. Напряженная, сжатая в ожидании как пружина. Носилки пахли сандалом и чем-то еще, чего он не узнавал. Этот аромат заставил его вспомнить о слоновой кости, ведь ему все напоминало какие-то цвета. Одна из ее лодыжек прижималась к его бедру. Она этого не чувствовала. Он был почти уверен, что она этого не чувствует.

Наконец они оказались у двери в Великое Святилище, и Криспин, когда они покинули замкнутый мир носилок, привел в действие, снова вернувшись в реальное время, следующую часть так называемого плана, хотя, если честно, никакого плана у него не было.

Некоторые загадки разрешить невозможно даже любителю загадок. Некоторые загадки могут уничтожить тебя, если ты попытаешься их решить, как те хитроумные коробочки, которые, по слухам, изобрели в Афганистане: если их неправильно повернуть, выскакивают клинки и убивают или калечат неосторожных.

Гизелла, царица антов, вручила ему такую коробочку. Или, если посмотреть с другой точки зрения, повернуть коробочку немного иначе, она сама стала такой коробочкой сегодня ночью.

Криспин глубоко вздохнул и осознал, что они уже не одни. Гизелла остановилась у него за спиной, глядя вверх. Он обернулся, проследил за ее взглядом, устремленным к куполу, который построил Артибас и который Валерий отдал ему — Каю Криспину, вдовцу, единственному сыну Хория Криспина, каменотеса из Варены.

Горели лампы, свисающие на серебряных и бронзовых цепях и укрепленные в держателях на стенах вдоль рядов окон. Свет восходящей белой луны лился с востока, бросая благословенные лучи на ту часть работы, которую он успел проделать здесь, в Сарантии, после прибытия.

Он будет помнить, всегда будет помнить, что в ту ночь, когда сама царица антов горела решительной целеустремленностью, подобно лучу солнечного света, сфокусированному в одной точке при помощи стекла, она все же остановилась под его мозаикой на куполе и посмотрела на нее при свете ламп и луны.

В конце концов она сказала:

— Я помню, ты жаловался мне на несовершенство материалов в церкви моего отца. Теперь я понимаю.

Он ничего не ответил. Склонил голову. Она снова взглянула вверх, на его образ Джада над этим Городом, на его леса и поля (зеленые, как весна, в одном месте, красно-золотисто-коричневые, как осень, в другом), на его «зубира» на краю темного леса, на его моря и плывущие корабли, на его людей (там уже была Иландра, и он собирался в то утро начать изображать девочек, просеивая память и любовь сквозь сито мастерства и искусства), его летящих и плывущих, бегущих и наблюдающих зверей и на то место (еще не сделанное), где закат на западе над развалинами Родиаса должен был стать запретным факелом падающего Геладикоса. Это была его жизнь, все жизни под властью бога в этом мире, столько, сколько он мог передать, сам будучи смертным, связанный своими ограничениями.

Многое уже сделано, еще кое-что предстоит сделать при помощи других людей — подмастерьев Пардоса, Силано и Сосио и Варгоса, работающего теперь с ними. Все это возникало под его руководством на стенах и половинках куполов. Но саму суть, главный рисунок, уже можно было видеть, и Гизелла стояла и смотрела.

Когда ее взгляд снова вернулся к нему, он понял, что она хочет сказать что-то еще. Но не сказала. На ее лице появилось совершенно неожиданное выражение, и много времени спустя ему показалось, будто он понял то, что она чуть было тогда не сказала.

— Криспин! Святой Джад, с тобой все в порядке! Мы боялись…

Он поднял ладонь повелительным жестом императора — от волнения. Пардос, устремившийся к нему, остановился как вкопанный и замолчал. Варгос стоял у него за спиной. Криспин тоже почувствовал мимолетное облегчение: очевидно, они предпочли оставаться здесь весь день и всю ночь, здесь было безопасно. Он был уверен, что Артибас тоже находится где-то поблизости.

— Вы меня не видели, — прошептал он. — Вы спите. Идите. Ложитесь спать. Скажите то же самое Артибасу, если он забредет сюда. Никто меня не видел. — Они оба смотрели на стоящую рядом с ним фигуру под капюшоном. — И никого другого, — прибавил он. Он изо всех сил надеялся, что ее нельзя узнать.

Пардос открыл и закрыл рот.

— Идите, — сказал Криспин. — Если у меня будет возможность, я вам потом все объясню.

Варгос тихо подошел и встал рядом с Пардосом: мощный, надежный, внушающий уверенность человек, вместе с которым они видели «зубира». Который вывел их из Древней Чащи в День Мертвых. Он тихо сказал:

— Мы ничем не можем тебе помочь? Что бы ты ни задумал.

Криспин подумал, что ему бы очень этого хотелось. Но покачал головой.

— Не сегодня. Я рад, что с вами все в порядке. — Он поколебался. — Помолитесь за меня. — Он никогда раньше не говорил ничего подобного. Слегка улыбнулся. — Хотя вы меня и не видели.

Никто не улыбнулся в ответ. Варгос шевельнулся первым, взял Пардоса за локоть и повел прочь, в полумрак Святилища.

Гизелла взглянула на него. Ничего не сказала. Он повел ее по мраморному полу, через обширное пространство под куполом в боковую галерею на другой стороне, затем к низкой дверце в дальней стене. Там он сделал глубокий вдох и постучал — четыре быстрых удара, два медленных, — а затем постучал снова, вспоминая.

Тишина, время ожидания, долгое, как ночь. Он смотрел на множество свечей у алтаря справа от них и думал, что надо помолиться. Гизелла стояла рядом с ним неподвижно. Если ему это не удастся, то у него в запасе ничего не остается.

Потом он услышал, как с другой стороны в замке поворачивается ключ. И низкая дверца — часть единственного плана, который он сумел придумать, распахнулась перед ними. Он увидел священника в белой одежде, который открыл ее, одного из Неспящих, стоящего в коротком каменном туннеле за алтарем в задней части маленькой часовни, сооруженной в стене Императорского квартала. Он знал этого человека и от всей души возблагодарил бога, вспомнив, что проходил через эту дверь в первый раз вместе с Валерием, который уже умер.

Священник тоже его знал. Это был условный стук императора, который передал его Артибасу, а затем Криспину. При свете ламп они не раз открывали эту дверь Валерию зимними ночами, когда он приходил в конце своих дневных трудов взглянуть на их труд. Много позже, чем сейчас, много раз. Его называли «ночным императором»; говорили, он никогда не спит.

К счастью, священник оставался невозмутимым, он только молча приподнял брови. Криспин сказал:

— Я пришел с человеком, который хочет вместе со мной отдать последний долг императору. Мы помолимся у его тела и снова вернемся сюда вместе с тобой.

— Он в Порфировом зале, — сказал священник. — Ужасное время.

— Это так, — с чувством согласился Криспин. Священник не отступил в сторону.

— Почему твоя спутница не снимает капюшон? — спросил он.

— Чтобы простые люди ее не увидели, — прошептал Криспин. — Это было бы неуместно.

— Почему?

Это означало, что больше ничего не остается. Криспин повернулся к Гизелле, но она уже сбросила капюшон. Священник поднял фонарь. Свет упал на ее лицо, на золотистые волосы.

— Я — царица антов, — тихо прошептала она. Она была напряжена, как туго натянутая тетива лука. У Криспина возникло ощущение, что, если к ней прикоснуться, она завибрирует. — Добрый клирик, неужели ты думаешь, что женщине можно открыто ходить сегодня ночью по улицам?